по своим взглядам представлял? Почему сочинение умершего за границей купца, при всей его яркости, так заинтересовало московского великокняжеского дьяка Василия Мамырева, что он, получив «Хожение», немедля передал его составителю московского же летописного свода, а тот, вдохновившись, полностью включил в летопись сложный, написанный с использованием многих языков текст? Отчего Мамырев, уходя в Троице-Сергиев монастырь, чтобы принять там схиму и помереть, принес с собой малопонятную рукопись какого-то тверича? А иноки главного книжного и идеологического центра России не только бережно хранили «Хожение за три моря», но и включили его в XVII в. в свою огромную хронографическую компиляцию, причем в обе ее редакции, вторую из которых создавал лично Арсений Суханов, великий археограф, троицкий келарь и руководитель государева Печатного двора?

Мелькавшая в историографии мысль, что Афанасий Никитин был тайным агентом московской разведки, объясняла почтение московских властей и книжников к его «отчету» (тот же Суханов был явным агентом царя всея Великия России, и его посольский отчет 1650 г. стал еще более популярным[12]). Но этот домысел не находит никакого подтверждения ни в самом «Хожении за три моря», ни в иных источниках. Так чем же объяснить столь счастливую судьбу рассказа тверского купца о его приключениях?

Ответы на эти вопросы я постарался найти и изложить для читателя во второй части вводного очерка. Насколько это получилось – судите сами. И, как шутливо заметил один древнерусский книжник, «чтите, исправливая, Бога для, а не кляните, понеже книги ветшаны, а ум молод, не дошел». А другой, ясно сознавая трудности работы историка, сказал всерьез: «И аще Господь восхотел писанию сему быти, и никто же отвергнути оное смеет».

«Хожение за три моря» в книжном контексте

Хожения гостя Василия и купца Афанасия

Афанасий Никитин, русский путешественник XV века – личность хрестоматийная. Тверской купец, в конце 1460‑х – начале 1470‑х гг. сходивший в Персию, Индию, Эфиопию, Аравию и Турцию, описал свои приключения в «Хожении за три моря». Там сказано всё, что мы о нем знаем. Среди современников он совсем не был знаменит; практически никому неизвестен. Но сегодня имя Афанасия Никитина в России знают все, хотя мало кто даже из ученых понимает – почему. Ведь похожих «хожений» с XII в., когда они вошли в моду, до времен Петра I, когда их стали вытеснять записки иной литературной формы, было написано великое множество. Среди них немало воистину замечательных и в свое время очень популярных, сохранившихся в гораздо большем числе рукописных копий, списков, чем «Хожение» Афанасия Никитина.

Ходить по разным странам русские люди издавна любили, и читать о «хожениях» – тоже. Тонкость состояла в том, чтобы странствовать среди чуждых народов в неведомых странах без оружия, в одиночку или с малым числом спутников.

Так игумен черниговского монастыря Даниил ходил в начале XII в. в Святую землю, а архиепископ Новгородский Антоний (Добрыня Ядрейкович) отправился в начале XIII в. в Царьград (их сочинения в рукописях часто соседствуют). В святых местах Константинополя побывал в середине XIV в. новгородец Стефан, а в конце столетия – Игнатий Смолянин. В начале XV в. Царьград, Афон и Палестину плодотворно посетил дьякон Троице-Сергиева монастыря Зосима. Во второй половине столетия иеромонах Варсонофий дважды сходил (1456 и 1461–1462), не чураясь одних караванов с мусульманами, в Палестину, Сирию, Египет и на Синай, причем тамошние мамлюки принимали его вполне доброжелательно.

Ходили по святым местам, описывая их, и торговцы, вроде Афанасия Никитина. В конце XIV в. дьяк великого князя Московского посетил по торговым делам Царьград, описав для души его храмы и монастыри. Прямо перед Афанасием, в 1465–1466 гг., гость, т. е. богатый заморский купец Василий, совершил странное, но наиболее близкое к путям Афанасия путешествие, описывая, как и Никитин, в основном не святыни, но государства, города и народы[13].

Василий зашел, конечно, в Иерусалим, но осмотрел город бегло и на обратном пути. Судите о странности его хожения сами. Добравшись до тогдашней столицы Османской империи г. Бурсы, гость двинулся не на юг, в Дамаск и Палестину, как все паломники, а к восточной границе державы турок, в места, где побывает позже Афанасий. Первым делом он посетил Ак-Коюнлу, страну белобаранных туркмен в восточной Анатолии и западном Иране. Создатель этого государства султан Узун-Хасан (1453–1478), с которым затем познакомится Афанасий, одолел потомков Тимура Тамерлана, от нашествия которого, как верили, спасла Россию только Пресвятая Богородица. Храбрый туркменский султан успешно сражался с османами, – которые недавно, в 1453 г., захватили Царьград, покончив со Вторым Римом, а почти сразу после хожения Афанасия возьмут Крым (1475), – причем временами знатно осман громил.

Посетив Севастию и другие города белобаранных туркмен, Василий двинулся вдоль границ Ак-Коюнлу и эмирата Караман в султанат мамлюков, еще одних серьезных противников осман. Здесь он посетил города Антеп, Алеппо, Хаму, Хомс, Дамаск и Каир, порты Газу, Катие и Маторие. На обратном пути зашел в Иерусалим, но особо не задержался на осмотр святых мест. Гостя влек Караман, упорно сопротивлявшийся османам (эмират пал формально в 1474 г., но реально лишь в конце XV в.). Описав его города Адану, Антиохию и др., гость Василий вернулся в Бурсу, а оттуда домой.

Если вам кажется, что Василий ходил в разведку, то это близко к истине. Н.И. Прокофьев даже полагает, что «гость Василий и Василий Мамырев, который в 1470 г. был назначен Иваном III дьяком – главой великокняжеского делопроизводства – одно и то же лицо»[14]. Недаром его «хожение некоего гостя пре великом князе Иване Васильевичи всеа Руси Московском» напоминает ранние статейные списки – письменные отчеты русских дипломатов великому князю (принимавшиеся его дьяком), а затем в царский Посольский приказ, появившийся в 1549 г.[15]

На самом деле тот Мамырев, которого мы знаем до назначения дьяком великого князя Московского, был скорее человеком пера, чем весов. В 1447–1455 гг. юный (от 15 лет) подьячий Троице-Сергиева монастыря «Васка Мамырев» написал при игумене Мартиниане данную грамоту обители от Ивана Афанасьевича[16]. В 23 года Василий переписал и лично украсил для великого князя Василия II Темного октоих (молитвенник на 8 голосов для служб 8 недель), ряд слов в ней вписав по-гречески[17].

Использование великим князем Иваном III подьячего в качестве нелегального разведчика было невозможно, даже если Мамырев оставался троицким, а не государевым подьячим. Подьячие (великокняжеские, владычные, монастырские), представлявшие интересы московского государя, посылались за границу с официальными миссиями (в том числе ведя разведку под дипломатическим прикрытием). Неофициально Иван III мог послать на Восток «для вестей» или монаха (что часто практиковалось), или купца. Шутить с переодеванием в инока искренне верующие предки не могли (Мамырев примет постриг лишь перед кончиной). Оставалась роль «гостя», для которой довольно было