— Ты смотри, кабы из дома не спер чего!

— Я уж Надюшке наказала, чтоб за ним присматривала…

Дядя Гриша, папин брат, и впрямь был немного не в себе. То ходил неприкаянно по дому и по двору, заглядывал во все углы, то вдруг оборачивался к следующей за ним по пятам Наде, спрашивал резко:

— А ты кто — старшая или младшая Ванькина дочка?

— Я младшая… Старшая, Наташка, замуж выходит.

— А… Ну да. Ваня-то рано помер, жалко.

— Жалко, дядь Гриш…

Во дворе, где были накрыты столы, тем временем произошло небольшое оживление. Кто-то из гостей, исхитрившись незаметно пролезть под стол, стащил с ноги невесты белую туфлю, и все сгрудились вокруг добычи, выдавая веселые комментарии:

— Пусть жених невестину обувку выкупает, пусть раскошеливается!

— Да не… Не по обычаю жениху раскошеливаться, вы что…

— А как там по обычаю, что с ней теперь делать-то?

— Так надо в туфлю вина налить, пусть из нее пьет до дна, по-гусарски!

— Ух ты, здорово… Серега, чего пить будешь? Вино или водку?

— А ну, дайте-ка сюда… — решительно воспротивилась мама этим гусарским замашкам, выхватывая туфлю из рук хмельного затейника. — Ишь чего, обувь вином портить… Небось денег стоит, да немалых…

— Ну-у-у, Татьяна Ивановна, весь интерес испортила…

— Ничего, без интереса обойдетесь. Вон включайте магнитофон да пляшите себе, как приличные люди.

— Да уж наплясались вроде…

— А давайте частушки, девки! Мы ж еще частушки не пели!

— Давайте! Дядь Вася, бери гармонь, хватит выпивать-закусывать!

Мама с тревогой поискала глазами приглашенную на свадьбу заведующую клубом Виолетту по прозвищу «Сто рублей новыми деньгами». Агрессивно-культурная, эта женщина получила его вовсе не за любовь к деньгам, а за то, что который уже год пыталась поставить в драмкружке при клубе одноименную пьесу Памфилова. Неизвестно, откуда у нее взялась неистовая любовь именно к этой пьесе, но репетиции возобновлялись с завидным упорством и гасли по разным причинам — то не хватало претендентов на мужские роли, то актерские данные работниц швейной фабрики не устраивали. Поймав мамин тревожный взгляд, Виолетта успокоила ее значительным кивком головы: ничего, мол, не беспокойся, сие народное творчество заранее прошло редактуру относительно нечаянных прецедентов антисоветчины…

Первой в круг выскочила лихая Тамарка, Наташкина одноклассница, взмахнула выбеленными перекисью кудрями:

Мама улыбнулась, кивнула одобрительно. Хорошая частушка, душевная и всем приличиям соответствует. Молодец Виолетта, наверняка сама сочиняла. Если все частушки в таком духе — можно и расслабиться.

Вслед за Тамаркой частушечное приличие подхватила приятная во всех культурных отношениях Галина Семеновна, сестра директора фабрики, орденоносца Владимира Семеновича Чепикова:

В кругу хлопали вяло, скучновато. На лицах были улыбки, но скомканные какие-то, будто от неловкости.

— Нет, что за народ, — проговорила мама тихо, устало, — все им пошлую частушечную матерность подавай, никакой культуры…

Махнула рукой, пошла в дом — пора торты из погреба доставать, накрывать столы к чаепитию. И вдруг остановилась…

Ах, сволочь Тамарка… Нет, ну что за народ, на минуту отойти нельзя!

— Тамара! — крикнули они с Виолеттой возмущенно почти в унисон. И переглянулись, в смятении замолчав.

— А чего такого-то! — запыхавшись, девушка кинула со лба белую челку. — Чего трясетесь, все вам по правилам да по приличиям надо… Все, Татьяна Иванна, кончились ваши приличия! Теперь можно что хочешь говорить! Тем более — частушки петь!

— Ну, тогда бы уж лучше матерные пела… А то — кооператив… Захапаю, главное… Ты не забывай, на чьей свадьбе-то гуляешь…

— Ой, да ну вас! Что, отчет о свадьбе будете в райком писать? И чего я такого спела? Будто для всех большой секрет, что в кооперативах нормальные деньги зарабатывают, а мы на фабрике гроши получаем!

— А ты не ори, не на митинге. Да и там особо не болтай всякие глупости. Сегодня, может, и гласность, и кооперативы, а завтра один бог знает чего будет… И вообще, давайте уже пейте чай да расходитесь, молодым покой дать пора…

— Это кто ж молодой? Ваша Наташка, что ли? — уже несло обиженную Тамарку. — Рады небось, что дочку-перестарка замуж сбагрили?

— А ты не завидуй, Тамара. Завидовать нехорошо. Ничего, и на твоей улице когда-нибудь праздник будет.

Все застыли в неловком молчании, ожидая Тамаркиного ответа. Она стояла бледная, злая, теребила легкий шифоновый шарф на груди, собиралась с духом. Но, видно, так и не собралась. Лишь оглянулась на притихших молодых, махнула рукой и медленно пошла к распахнутой настежь калитке. Надя с жалостью смотрела ей вслед — она любила лихую Наташкину школьную подружку. По крайней мере, всегда доброй была. Помнится, с ней, маленькой, возилась, с рук не спускала. А папа смотрел на Тамарку и говорил: «Хорошей матерью будешь, замуж поскорее бы выскочить…»

— Надь… Надька… — послышался откуда-то из-за спины сдавленный знакомый голосок.

Обернулась — так и есть, Машка со Светкой за изгородью стоят, подзывают к себе воровато.

— Надьк, иди сюда…

— Чего вам, девчонки?

— А принеси чего-нибудь вкусненького, а?

— Ладно. Конфет хотите?

— Давай! И колбаски еще захвати, и сыру, который с дырками. Только смотри, чтоб мамка не увидела!

— Да ладно… У нас же свадьба, ей не жалко.

— Ну прям… Моя бабушка говорит, что у твоей мамки снегу зимой не выпросишь… Ну, чего встала? Неси давай, раз обещала!

Ох, уж эта Машка Огородникова — до чего ж противная… Самая вредная девчонка в классе! Вот огрызнуться бы и послать к черту, да ладно, все-таки свадьба, ссориться неохота…