Задумавшись, она толкнула калитку и вошла во двор. О-о-о… Ну конечно, опять сестрица концерт закатывает, из распахнутых окон ее голос далеко разлетается. Девушка села на крыльцо, вздохнула, понурившись…

— Нет, это, по-твоему, деньги? То, что ты в зарплату принес, это деньги?

— Наташ, ну сколько по ведомости выписали, столько и принес… Хорошо, хоть это дали… — послышался усталый, с хрипотцой голос Сережи.

— И на это, ты считаешь, можно прожить, да? Ты же мужик, не стыдно этакие гроши домой приносить? На что я сына кормить буду, по-твоему?

— Ну ты же знаешь, сейчас везде так… Не я один в подобном положении нахожусь… Хорошо, хоть это дали, и то спасибо!

— За что — спасибо? Вот за это? Ты еще им в ножки поклонись за эти гроши! Пусть они объяснят, как на них жить целый месяц, как ребенка кормить! А ты даже кулаком как следует стукнуть не можешь!

— Да что толку от моего кулака? И стучали уже, и требовали… Вон даже забастовку хотели устроить… Хоть застучись, все равно больше не дадут. Ты же сама все прекрасно понимаешь, Наташ… Да если б мог…

— А ты смоги! Мужик или кто? Если на работе не платят, значит, в другом месте возьми!

— В каком другом? В бандиты пойти, что ли?

— А хоть бы и в бандиты! Другие же идут!

Ты что, такой нежный, да? Пусть семья с голоду помирает, тебе все равно?

— Никто у нас с голоду не помирает. А в бандиты я не пойду.

— Ой, ой, посмотрите-ка на него… Ты ж детдомовец, тебе туда самая дорога и есть! Уж не думал ли, что мы с мамой тебя всю жизнь кормить будем?

Молчание. Тишина. Будто подул из окна грозовой ветер, настоянный на Наташкиной злобности. Чего ж Сережа молчит? А может, и правильно молчит. Что тут еще скажешь… Только и остается — хлопнуть дверью.

Ага, хлопнул-таки. Выскочил на крыльцо как ошпаренный, сел рядом, отер пот со лба. Рука дрожит, на скулах желваки ходуном ходят.

— Давно сидишь? Слышала, да?

— Конечно, слышала…

— Нет, ну за что она со мной так, скажи? Что не так делаю? Работаю, как все, не ворую, не пью… Я, что ли, виноват, что наше РСУ на ладан дышит? Да сейчас вообще никто ничего не строит, не ремонтирует! Все без денег сидят, времена такие!

— Не бери в голову, Сереж. Все образуется, погоди немного.

— Что — образуется? Ничего уже не образуется… Это я, дурак, вляпался по самое ничего… Семьи захотелось, надо же… Вот оно, семейное счастье, слышала? Нет, я же нормальный вроде мужик, не слабак… Как так получилось, что себя именно им и чувствую, когда она на меня орет? Не в морду же ей давать, в самом деле!

— Ничего… Образуется…

Вот же привязалось к ней это «образуется», будто других слов больше нет! А впрочем, и правда нет… Что она еще может сказать в утешение, ничего…

— Да я сам виноват, Надюха. Слабину дал, пошел на поводу у своих мечтаний — иметь дом, семью… Вот тебе, получи по ведомости. Как говорится, и в горе, и в радости. Что делать, ошибся… И назад уже не повернешь, Мишку жалко…

— Сереж, ну не надо так… Вот честное слово, все наладится! Наташка же от безденежья злится, да и все жены такие, наверное… Все хотят, чтобы мужья семью кормили…

— Что ж, будем считать, что так… Все равно у меня другого выхода нет. Придется в город подаваться, на заработки. Здесь, в поселке, не разбогатеешь.

— Ну вот видишь, выход всегда есть! Поезжай в город, конечно. Хоть от скандалов отдохнешь.

— Как думаешь, отпустит?

— Конечно, отпустит! Она ради денег и к черту на рога отпустит…

* * *

Через три дня Сережа уехал. И сразу в доме спокойнее стало — придраться-то не к кому… Один Мишенька ходил потерянный, все спрашивал, разведя пухлые ручки в стороны: когда папа с работы придет? Да еще Полина Марковна, зайдя как-то, поинтересовалась:

— А Серега-то у вас где? Что-то давно не видать…

На что Наташка ей довольно бодро ответила:

— В город подался, на заработки!

— Ну-ну… — глубокомысленно изрекла Полина Марковна, вздохнув. — Не боитесь, что уведут мужика? Он парень видный, вроде не с руки надолго от себя отпускать!

— Ой, да кому он нужен, голь детдомовская… — сердито пробурчала мама, коротко глянув на Наташку. — Никакого проку от него в доме нет. Пусть хоть совсем пропадет…

— Мам, ну что ты, ей-богу! — в сердцах откликнулась Наташка. — Никуда не пропадет! У него друг в городе хорошо на квартирных ремонтах зарабатывает, обещал в бригаду взять! Чего злишься все время?

— А ты, можно подумать, не злишься! Живете, как кошка с собакой, каждый день ругаетесь! Слушать противно…

— Не слушай!

— Да куда ж я денусь, ведь дома теперь постоянно… Хожу из угла в угол, как неприкаянная… И никому дела нет, хоть с голоду подыхай…

— Не прибедняйся. Чего уж с голоду-то… Небось обедать-ужинать за стол каждый день садишься.

— Ну, спасибо, доченька, на добром слове! А только я, между прочим, на свои кровные обедать-ужинать сажусь, на твоей шее сидеть не собираюсь! Слава богу, откладывала на черный день в добрые времена!

— Да ладно вам, девки, не собачьтесь… — вяло махнула рукой Полина Марковна, с шумом прихлебывая чай. — Экая нынче заваруха из-за денег пошла, везде дым коромыслом… Вон по телевизору объясняют — инфляция, мол… Кака-така инфляция, сроду раньше таких слов не слыхивали! В магазине булка хлеба — пятьдесят рублей… Листаешь эти бумажки, листаешь, со счету собьешься, а толком ничего не купишь! И как дальше жить, непонятно. То ли дело раньше… Ходишь и ходишь себе на работу, получаешь нормальные деньги пятого и двадцатого. Эх, жизнь…

— Да уж, все вспомните еще, как хорошо когда-то было! И про партию вспомните, и про бесплатные путевки, и про бесплатные квартиры… Погодите, погодите, еще и не так взвоете… — тихо, сквозь зубы, проговорила мама, глядя в окно.

— Ну, завелась… — обреченно подняла глаза к потолку Наташка. — Может, хватит уже? Надька, накапай маме валерьянки, слышь?

— Да не надо мне твоей валерьянки, сама пей! Или для муженька своего голозадого припаси, когда с деньгами приедет! Посмотрим еще на его великие заработки…

Сережа приехал на следующей неделе, в пятницу, ближе к вечеру. Они с Наташкой одни дома были, мама в магазин ушла, там как раз к вечеру обещали венгерских кур выкинуть. Зашел тихо, сел на стул в кухне, устало сложил руки на стол. А Наташка, бессовестная, нет чтоб доброе слово сказать, сразу с вопросом кинулась:

— Ну, чего молчишь? Как устроился, заработал хоть что-нибудь?

Сережа лишь горько усмехнулся, полез во внутренний карман куртки, выложил на стол свернутую пополам тоненькую пачку купюр.

— Здесь двадцать тысяч, Наташ. Все, что заработал.