Трудно. Но Жестянкин справился. Сдал. Прошел. Поступил. И теперь наступало самое-самое трудное: уйти.

То есть настал день, когда больше не скроешь того, что Ленька Отмор кидает «голоногих» и переходит к «красноперым».

Тот факт, что «войны» уже почти полгода нет, что семь месяцев Отмор уже не Первый, а презренный «трус», мало что менял.

Ведь это же ТОТ САМЫЙ Ленька Отмор, что гонял в хвост и в гриву этих самых «красноперых». Этого ведь никто не забыл. И не простил.

Ни «красноперые», ни «голоногие», которые мигом записали в предатели и свалили все свои поражения и неудачи на него. Как же! Ведь они же такие крутые, умные и хитрые! Они же не могли проиграть этим лохам в фуражках. Если бы предатель Отмор не сливал все их планы «красноперым»!

Покарать предателя!

И покарали.

Ленька медленно спускался с лестницы второго этажа в холл. На плече у него висела сумка с пожитками. Тощенькая такая сумишка…

А внизу стояли уже все «голоногие». Общий сбор. Общая «сходка». Стояли молча. Молча и плотно, перекрывая спинами выход и окна.

Ленька Отмор, не ускоряясь и не замедляя шага, спустился с лестницы и вышел на середину комнаты.

Он молчал. И они молчали.

Минута. Две…

— Предатель! — все же прозвучал выкрик из толпы. Как спусковой крючок, сработало это слово…

Из «больнички» Жестянкин вышел только через две недели. И оттуда он отправился уже напрямую в Училище, не заходя в детдом. Долгов на нем больше не было. За «предательство» он ответил кровью. Не смыл, пятно навсегда останется в памяти детдомовцев на нем. Не смыл, но ответил. Именно поэтому, он не сопротивлялся, когда начали бить. Не выхватил ножа, не стал вцепляться в глотки, глаза и яйца. Не стал.

Возможно, прояви он свой напор и достаточную жестокость с жесткостью, и смог бы шокировать, подавить, опрокинуть, разогнать толпу, благо это не нереально. Да даже, прояви он достаточную силу духа, надави взглядом, и ему могли вовсе уступить дорогу без драки… Такое тоже могло быть возможным.

Но. Но тогда бы долг на нем остался висеть. И этот долг вернули бы рано или поздно в какой-нибудь подворотне «пером» в бок, ибо сидеть за стеной вечно — невозможно.

Поэтому не стал Ленька давить в психической атаке, не стал кидаться в бешенную, безбашенную, дикую, яростную физическую, хотя и очень хотелось. Очень.

Он дал себя избить, четко группируясь, как однажды показывал Коршунов на базе, так, чтобы атакующая в пинковую толпа, не покалечила и не убила.

Досталось ему все равно крепко, да и не могло быть иначе, но задачу свою выполнил — быть «местным» и интересным для «местных» перестал.

А по выходу из больницы, попал туда, куда изначально и ставил целью себе попасть — в Училище. Туда, где он мог теперь спокойно заниматься с Дядей Пашей — старым инструктором по физо, живущим при спортзале его странными и завораживающими ночными танцами.

Кто-то скажет, что не стоило оно того. Не стоило таких жертв, не стоило таких сложностей, не стоило оно положения Первого в стае, которое он легко мог за собой сохранить после того ночного провала, даже наоборот — упрочить. Но…

Но это был его сознательный выбор и его план. Четкий и безупречно приведенный в жизнь, непреклонно и безжалостно, как к себе, так и к другим. Пусть приз и спорный, но это был приз, который он выбрал себе сам, и который он получил собственными усилиями, без посторонней помощи и несмотря ни на что. Многие могут похвастаться подобным в одиннадцать лет?

* * *

— Товариш полковник, кадет Жестянкин по вашему приказанию прибыл! — четко доложил бывший беспризорник, войдя в кабинет Начальника Училища.

— Проходи, Леонид, — ответил тот из-за стола, поднимая глаза от бумаг. — Ты не против, если я буду тебя так называть?

— Никак нет, товарищ полковник!

— Присаживайся, — указал он на стул перед своим столом. — Разговор у нас будет не совсем официальный. Скорее даже вовсе неофициальный.

— Я вас внимательно слушаю, — ответил мальчик, садясь на указанное место и поправив воротник (форма была совсем новая, и он еще не успел к ней привыкнуть, что не мешало ему уже сейчас четко соблюдать все правила ее ношения). Руки свои он сложил на коленях, спину продолжал держать ровной и прямой, голову не опускал.

— Ты для меня загадка, Леонид, — чуть недовольно постучал дорогой перьевой ручкой по крышке стола полковник Сомов. — Ребенку из неполной семьи очень сложно попасть в наше училище, собственно, как и вообще любое, выпускающее командные кадры. Как и в любые гвардейские части, даже на рядовые должности. СИБ таких просто не пропускает… В твоем же случае СИБ не имел возражений, хоть о не только полной, но и вообще семье, говорить вовсе не приходится.

Полковник замолчал в ожидании, внимательно глядя в лицо своего нового воспитанника, еще носящее желтые следы не до конца сошедших синяков (били его в детдоме с душой, со старанием и усердием). Но кадет молчал, не меняя осанки и выражение вежливого внимания на этом самом лице. Страха или волнения он не выказывал.

— Ладно, СИБ это СИБ. Все их планы и резоны нам с тобой никогда не понять. Меня гораздо больше интересует другой вопрос, — Сомов снова сделал паузу. — Ведь кадет Жестянкин Леонид Васильевич — это тот самый Ленька Отмор, что меньше полугода назад командовал, именно командовал, а не руководил, организованной по всем правилам военного дела, войной, не побоюсь этого слова, против нашего Училища. Причем делал это грамотно, эффективно и последовательно. Откуда такие познания?

— Из Интернета, — ответил Жестянкин, не меняя положения тела и выражения лица.

— Из Интернета? — неподдельно удивился Сомов. — Что-то я не припомню такого онлайн курса. Объяснишь?

— Отдельного курса там нет, но в свободном доступе лежат различные наставления, учебники, пособия, уставы, готовые планы-конспекты занятий для молодых офицеров. Разнообразные статьи, воспоминания и мемуары участников боевых действий…

— То есть, ты хочешь сказать, что перелопатил это все самостоятельно, без учителя, и применил на практике только ради… А чего ради? Из-за чего вообще ты развязал эту «войну»?

— Я встретил компанию кадетов-третьекурсников на улице. Недостаточно быстро, по их мнению, уступил дорогу. Меня оскорбили. Избили. Собственно, вся причина.

— Избили? — нахмурился Сомов. — Из-за пары затрещин, устроить такое?

— «Война» уже была. Я не начинал ее. Просто воспользовался.

— Ты не просто воспользовался, ты возглавил ее! Четырнадцати и шестнадцатилеток, в десять! — мальчик только пожал плечами. Ему нечего было на это сказать. Сомов тоже помолчал, внимательно разглядывая собеседника. — Что ж, оставим это как есть. В конце концов история знает и не такие примеры: тот же Гайдар в восемнадцать полком командовал. Меня больше волнует другое: ты развязал войну против училища, но вот я вижу тебя перед собой в форме «красноперых», которых ты так ненавидел. Как ты это мне объяснишь? Учти, предателей никто не любит. И они никому не нужны.