прерваны открывшейся дверью. Женщина рядом с ним выглядела так, будто она вот-вот упадет в обморок. Кажется, врач разговаривал с кем-то за дверью и задержался перед входом. Женщина близко наклонилась к Джонни и требовательно зашептала:

— Не говори ему ничего! — Ее глаза были раскрыты настолько широко, что выглядели почти комично на ее худом лице. — Скажи доктору, что ты не помнишь ни имени, ни чего-либо вообще о себе или о том, как ты получил рану. Я обещаю, что объясню…

Врач вошел в комнату, и она резко умолкла. Он, очевидно, только что вышел на смену. Его волосы были слегка влажными, а щеки покраснели от недавнего бритья. От него пахло лосьоном после бритья и антисептиком. Неплохое сочетание, решил Джонни. У него было успокаивающее лицо и доброжелательная манера поведения, когда он спрашивал о том, насколько болит у Джонни и осматривал рану на его плече. У него был лист наблюдений, который он изучал несколько минут. В это время женщина снова наклонилась вперед и на этот раз взяла Джонни за руку. Ее рука была маленькой и холодной, как лед. Она крепко сжала его руку, словно бы напоминая ему о том, что она говорила. Доктор опять посмотрел на него.

— Как тебя зовут?

***

Мэгги была слабой и больной, и слишком много людей вилось и суетилось возле нее. Ирен, Шад и Гас по очереди занимали её односторонней беседой, чтобы дать её пострадавшему от дыма горлу время для заживления. Несмотря на боль, она была благодарна, что у неё был повод не участвовать в разговоре. Если бы она могла, то завыла бы от отчаяния из-за своего состояния и условий, которые не позволяли ей увидеть Джонни. Каждый раз, когда она оказывалась с ним наедине, Гас продолжал находить отговорки, почему она не может увидеть Джонни. Он говорил ей, что Джонни уже пришел в сознание, и, судя по всему, полностью выздоровеет. На самом деле, он поправлялся так быстро, что его врачи были удивлены. Когда Мэгги потребовала у Гаса дополнительных объяснений, он заявил, что ничего не знает. Он сказал ей, что только директор Бейли, Гас, Мэгги и Ирен знают, кем на самом деле является Джонни. Шад помнил что-то о своем спасении, но Гас не стал ничего ему объяснять. Гас заверил ее, что вскоре и ее, и Джонни выпишут из больницы, и тогда она сможет его увидеть.

— Чем меньше объяснений придется дать, тем лучше, — предупредил Мэгги Гас. — Ведь он не может сказать всем, что он Джонни Кинросс. Тогда подумают, что он сошел с ума. Правда, они могут подумать, что и все мы сошли с ума. Лучшее, что мы можем для него сделать, это позволить директору Бейли самой дать все разъяснения, и молчать, чтобы не привлекать к нему внимание. Проработав с детьми, она пробыла в системе достаточно долго, чтобы знать, на какие рычаги давить. Она его научит, не волнуйся.

И поэтому Мэгги ждала. Через три дня после того, как она вышла из комы, она больше не могла ждать. Той ночью она караулила, пока медсестра ночной смены не покинет свой пост. В палату Мэгги заходили всего несколько минут назад — ночью персонал был более расслабленным, обходов меньше и реже. Она полагала, что у нее будет достаточно времени, чтобы увидеть Джонни, поговорить с ним, успокоить его и незаметно вернуться к себе.

Гас рассказал ей, в какой палате был Джонни. Она выпытала это у него, пообещав дождаться его разрешения. Однако нарушила свое обещание. Она просто не могла больше ждать. Она должна была увидеть его своими глазами. Мэгги боялась, что всё это было лишь выдумкой, чтобы вернуть ее к жизни. Она была уверена, что, когда она окончательно выздоровеет, Гас признается, что придумал всю эту историю для её же блага. Она обвиняла его в этом; это обвинение, наконец, заставило Гаса рассказать ей, где находится Джонни. Он был всего через четыре двери.

С колотящимся в груди сердцем Мэгги пошла по коридору босиком, накинув халат, который принесла из дома Ирен, поверх своей тонкой больничной рубашки. Она расчесала волосы и почистила зубы, но знала, что ее голубые глаза выглядят слишком большими на ее лице, а кожа слишком бледной в свете люминесцентных ламп. Ее нервы были натянуты как струна. Джонни теперь был свободен. Он мог пойти куда угодно и делать что угодно. Захочет ли он по-прежнему быть с ней? Будет ли он смотреть на ее прямые каштановые волосы и большие очки и думать, что он мог бы добиться большего, чем такая девушка, как Мэгги? Она расправила плечи и стряхнула с себя сомнения. Дверь в его палату легко открылась. Кровать стояла перпендикулярно двери, и занавеска была немного задернута у изголовья, так что было невозможно увидеть, кто находится внутри. Мэгги замерла.

— Джонни? — шепнула она. Ее сердце билось так громко, что она сомневалась, услышит ли его ответ, если он будет. — Джонни? Ты не спишь?

Она заставила себя шагнуть вперед и встала у основания его кровати. Кровать внезапно скрипнула, напугав её. Мэгги видела, что человек, находящийся в ней, пытался сесть. С жужжанием кровать пришла в движение, верхняя половина поднялась и остановилась в вертикальном положении. Она все ещё не могла видеть его лицо — висящая занавеска закрывала обзор до середины груди. Она на цыпочках подошла к краю кровати и, задержав дыхание, посмотрела на его лицо.

Она задавалась вопросом, сможет ли увидеть его в очках или, как и раньше, он будет видим только тогда, когда она их снимет. Однако, даже с очками, сидящими на ее маленьком носу, она видела Джонни кристально четко. Его волосы были убраны с лица, как будто он неоднократно провёл по ним руками. Она была немного шокирована, увидев, что он выглядит далеко не идеально — раньше у него никогда не было даже выбившихся волос. Теперь они торчали в разные стороны на его макушке, и его лицо было помято после сна. Но это лицо… оно было таким же. Та же сильная челюсть и красивые губы, те же резкие брови и идеальный нос. Такие же пронзительно голубые глаза. Эти глаза сейчас смотрели на нее, так же как она смотрела на него. На несколько мгновений, глядя на любимое лицо, она забыла о своей неловкости и страхе и наслаждалась им, каждой его драгоценной деталью. Она почувствовала, как ее лицо расплылось в такой широкой улыбке, что сухие, потрескавшиеся губы болезненно запротестовали. Она прижала к