станок и идет за другим резцом. У Долодугина запасной резец всегда под рукой. Долодугин от станка ни на шаг. Сосед пускает станок на 340 оборотов. Долодугин не боится пустить на 480. В итоге сосед Долодугина, неплохой токарь Чистяков, снимает со станка за смену 180–200 деталей, Долодугин — 300.

Своими секретами Долодугин охотно делился со всеми. В том числе и с Чистяковым и со своей ученицей Надей Лянгасовой. Лянгасова стала вскоре давать не одну, а три нормы за смену и не без вызова заявляла, что недалеко то время, когда она догонит, а потом и обгонит своего учителя.

Долодугин искренне радовался «угрозам» Лянгасовой. Но узнать результаты разгоравшегося между ними соревнования не пришлось.

Когда я в последний раз видела Долодугина за станком, он уже еле держался на ногах. Каждое движение давалось ему с величайшим трудом. А еще через короткое время я узнала, что Долодугин умер. Умер от голода…

Зимой сорок второго года, когда ледовая трасса вступила в строй, на помощь ленинградцам поднялась буквально вся страна. Но для Коли Долодугина хлеб, доставленный в Ленинград по льду Ладожского озера, пришел слишком поздно.

До победы, увы, не дожили многие подростки. Одни умерли от голода и холода. Другие…

Работала на Кировском заводе уроженка Смоленщины — тихая, малоразговорчивая Фрося Фроленкова. Держалась она в цехе робко. Старалась быть незаметной. Но товарищи оценили ее быстро. Ведь главным мерилом тогда было отношение к делу, а Фрося работала быстро, четко и очень честно, что называется, с полной отдачей.

Фросе очень хотелось попасть в одну из прославленных на весь Ленинград молодежных бригад — Марии Забирохиной, Вали Королевой, Вали Семеновой, Бриньковой. Но Фросю ни в одну из бригад не включали. Ее держали в резерве. Где узкое место, где прорыв, туда ее и направляли. Фрося не возражала. Не такое нынче время, чтобы требовать работу по вкусу.

В марте сорок третьего года цеху дали удвоенную программу. Тогда решено было создать еще одну формовочную бригаду под руководством Фроленковой. Трудно приходилось Фросе на первых порах. Девушки собрались в ее бригаде неопытные. Карбинова работала до этого только на выколотке. Дмитриева и Иванова вообще пришли из МПВО. Но Фрося за короткое время сумела научить их работать. Не просто работать, а так, как привыкла она сама, — сердцем.

До того как стать бригадиром, Фрося в комсомол не вступала. Право быть в комсомоле надо заслужить, считала она. Только в конце апреля подала Фроленкова заявление в цеховую комсомольскую организацию. В начале мая получила комсомольский билет. А назавтра после того, как ей вручили комсомольский билет, Кировский район подвергся ночной бомбардировке.

Впрочем, о том, что случилось назавтра, лучше меня расскажет письмо в «Смену» И. Сурмана — старшего мастера цеха, в котором работала Фрося.

«На днях, — писал он, — мы хоронили Фросю Фроленкову. Мы хоронили лучшего товарища по работе, жертву фашистского стервятника, подкравшегося к нам темной ночью. На станке Фроси Фроленковой мы повесили ее портрет. Светлый образ Фроси вдохновляет всех работников цеха на боевое выполнение заказов фронта. Мы отомстим за погибшую девушку, бойца трудового фронта.

Смерть немецким оккупантам!»

После гибели Фроси от осколка бомбы на участке, где она работала, появилась бригада мстителей за Фросю Фроленкову. Бригадиром ее стала комсомолка Валя Семенова.

…Говорят, беда никогда не приходит одна. Это верно.

Лето сорок третьего года выдалось в Ленинграде особое. Не сумев взять город приступом, отчаявшись заморить ленинградцев голодом, потеряв вообще всякую надежду овладеть городом Ленина, фашисты решили сровнять его с землей и стали буквально забрасывать бомбами и снарядами. Главным образом, снарядами. Они били в то лето из артиллерийских орудий с самого раннего утра и до позднего вечера. Били по больницам, школам, детским садам, жилым домам, по основным транспортным артериям и, конечно, по заводам. Особенно доставалось тем предприятиям, которые находились в непосредственной близости от передовой линии фронта…

В смене Анастасии Калятиной работали в тот год две подружки — бойкая, задорная, кареглазая Аня Барышева и спокойная, задумчивая, скромная Лиля Баранова. Поначалу дело у обеих не очень клеилось — работа в цехе была грязной, тяжелой, — и в январе им удалось, и то с великим трудом, сделать по 160 изделий, то есть едва дотянуть до нормы.

Естественно, что фронтовая комсомольско-молодежная смена не могла мириться с такой выработкой. Подружкам, как могли, помогали. Учили их наиболее удобным приемам работы. Показывали, как лучше, целесообразнее организовать рабочее место. В марте, когда цеху дали двойную программу, выработка девушек достигала уже 240–250 изделий за смену. Настя Калягина радовалась. Молодцы девчата. Теперь и эти две — настоящие фронтовички. Настоящие! Она и не думала в тот момент, как близка к истине.

Летом сорок третьего вражеский снаряд пробил крышу цеха в том месте, где работали Лиля и Аня. Осколками снаряда смертельно ранило обеих. Снова, как в мае, когда погибла Фрося Фроленкова, литейщицы стояли над открытой могилой и давали клятву отомстить за погибших на посту воинов труда. И хотя на их место пришли новички — комсомолки Горбачева и Синявская, фронтовая смена мстителей Анастасии Калятиной дала сверх плана 2000 изделий.

…Шли самые первые дни войны. Мы не успели еще оправиться от внезапности нападения, были ошеломлены еще коварностью и вероломством врага, когда в одной из газет я прочитала строки: «… нет сомнения, что история расскажет и о советских детях, о пионерах и пионерках, о юношах и девушках, помогавших своему народу бороться и побеждать». Мне эти строки показались тогда неуместными.

Разумеется, так же как их автор, я нисколько, ни одного мгновения не сомневалась в том, что наши советские дети станут по мере сил своих помогать в общей борьбе, разделят все ее тяготы. Но что-касается их места в будущей истории… Не об этом, считала я, следует сейчас писать и думать. А в июне сорок третьего я сама с полной искренностью и твердым убеждением в своей правоте писала в газете о том, что на одной из самих лучших площадей Ленинграда следует после войны воздвигнуть памятник, на котором скульптор изобразит ленинградского подростка, ставшего в дни Великой Отечественной войны равноправным бойцом города Ленина. Мне казалось, что на груди этого подростка следует высечь медаль «За оборону Ленинграда» — символ стойкости, мужества и беззаветной преданности своей Родине, своему городу. Мне хотелось, чтобы подросток, которого изобразит на памятнике скульптор, был похож и на моих героев — на Веру Щёкину, Нину Догадаеву, на Витю Гаврилова, на Валентину Петровну… И еще мне хотелось, чтобы каждый, кто пройдет