_____

В один прекрасный день нам пришлось прекратить купание из-за наступивших холодов, а звериный госпиталь закрылся по причине отсутствия пациентов, поэтому мы с Акселем сидели дома. Удивительно, но мы играли в основном у меня. К Акселю мы заходили довольно редко, хотя места там было гораздо больше. Аксель единственный сын. Мы же с моими братом и сестрой оголтело ссорились из-за места в детской, и мама заставила нас построить из «Лего» забор и разделить комнату на три равные части. Нарушение антиродственных защитных укреплений хотя бы на несколько сантиметров являлось поводом для громких воплей. Но совсем не эти скандалы настроили мою семью против Акселя, скорее наоборот. Не помню точно, с чего все началось, но в один прекрасный момент у него появилась привычка неожиданно набрасываться на людей. Сначала только на меня. Не реже чем пару раз на дню он налетал на меня и хватал за шею так, что было нечем дышать. Это здорово действовало на нервы. Он мне нравился, поэтому я терпела и просто ждала, когда он отпустит. А потом наступил черед сестры и мамы, он хватал их за талии, вцеплялся ногтями, прижимался головой к бедрам, оттащить его можно было только силой. Особенно злилась сестра. «Перестань, ты, идиот! — кричала она и стучала ему кулаком по башке. — Прекрати немедленно!» Но Аксель вцеплялся еще сильнее. Даже мама не знала, как отражать его атаки. «Если ты не прекратишь, то я тебя больше к нам не пущу», — сказала она однажды Акселю, после того как с огромным трудом отцепила его руки от своих бедер. Аксель еще больше распахнул свои огромные глазищи, схватил ее за ногу и держался так крепко, что мама чуть не свалилась.

Вечером она отвела меня в сторону. «Скажи своему Акселю, чтобы он прекратил. Это же невозможно. Когда я его вижу, я каждый раз боюсь, что он на меня нападет. Я даже стараюсь не поворачиваться к нему спиной».

Но как только об этом осторожно заговаривали с Акселем, результатом оказывалось молчаливое увеличение размера глаз и новое нападение. Он начал вешаться мне на шею не меньше пяти раз в день. Он приходил все раньше и раньше, но его появление радовало меня все меньше.

Однажды, едва мы сели обедать, Аксель позвонил в дверь. Все тут же с укором посмотрели на меня, и папа, возвращавшийся с работы около половины второго и поэтому тоже сидевший за столом, сказал: «Господи! Опять этот Тарелкоглазый. Снова тут как тут!» — «А давайте просто не откроем», — предложила мама, раскладывая по тарелкам отбивные. Мужу и свекрови по целой, а детям по половинке. Сама она ела только овощи и картошку. Она говорила, что равнодушна к мясу. Снова раздался звонок. «Придурочный опять здесь», — прошипела бабушка, которая обычно, стоило появиться Акселю, скрывалась у себя на чердаке, хотя на нее он никогда не нападал. «Ему что, обязательно являться сюда каждый день?» — спросила сестра. И только маленький братишка заверещал: «Тарелкоглазый! Тарелкоглазый!» — и рассыпал консервированный горошек по столу. «Тсс, — сказала мама, поворачиваясь к отцу, — не надо все время называть его Тарелкоглазым. Дети, они ведь как попугаи».

Бабушка вытащила из передника мокрую тряпку и смела горошины. Тряпка была какой-то коричнево-серой. Не нужно было иметь чуткий нос, чтобы почувствовать, как отвратительно от нее воняло. Сестра называла ее «инфекционкой». Чего бы ни касалась инфекционка, все начинало пахнуть так же противно. Бабушка тщательно собрала горошины в тряпку и засунула в карман своего оранжево-зеленого передника. Аксель трезвонил не переставая. Сестра попыталась заменить свою половину котлеты на мою, потому что мне достался кусок с косточкой, но я вовремя заметила и отодвинула тарелку. На стол свалилась еще одна порция гороха. «Что за свинство вы устроили! В следующий раз будете есть в туалете!» — закричала мама в сторону дверной ручки. Она постоянно этим грозила, но никогда не приводила угрозу в исполнение. Мысль обедать в одиночестве, расположившись на горшке, показалась мне заманчивой. Бабушка снова выудила инфекционку и собрала горох, чтобы сгноить его в недрах своего передника. Звон прекратился, мама облегченно заулыбалась, а мы целую минуту прислушивались к тишине. Я охватила ногами ножки стула, и мы начали есть. Папа, который со своего места видел сад, внезапно подавился. Кашляя, он тыркал вилкой в окно. Там стоял Аксель Фолльауф, он прижался лицом к стеклу и смотрел своими глазищами размером с мельничные колеса. Я быстренько отвернулась и сделала вид, что разглядываю порцию консервированных овощей у себя на тарелке. «Впусти его, а то он измажет все окно», — вздохнула мама. Сестра ударила меня по руке и зашипела: «Давай, оторвись от стула! К тебе рвется Тарелкоглазый». «Тарелкоглазый! Тарелкоглазый!» — заверещал братишка.

Через много лет мой психотерапевт рассказывал мне про педагогический трюк, якобы используемый эскимосами для того, чтобы отучить детей подходить к опасному для жизни краю льда. Как только ребенок начинает что-то соображать, собирается вся деревня. Отец или мать говорит: «Иди вперед, туда, где начинается море». Ребенок, польщенный всеобщим вниманием, на глазах у всех направляется к полынье. Но едва он доходит до опасного места, эскимосы начинают смеяться. Ребенок останавливается, удивленно оборачивается, колеблется, не зная, улыбаться или нет. А потом ему становится ясно, что люди хохочут из-за его глупости. Он стоит у твердого края и плачет, эскимосы же не прекращают смех до тех пор, пока он не отходит на безопасное расстояние. Мой терапевт утверждал, что сгорающий от стыда малыш-эскимос никогда в жизни по собственной воле не подойдет к краю льда, потому что такой способ воспитания намного эффективнее, чем любой строгий запрет. Не знаю, насколько это правда. Может быть, это придумали те, кто считает, что другие народы намного лучше справляются со своими проблемами. Не исключено, что эскимосы играют в бинго, когда их дети пачками проваливаются в Северный Ледовитый океан. Но что касается метода, то я не сомневаюсь в его общей целесообразности.

Когда на следующий день Аксель бросился мне на шею, вцепился и, как всегда, чуть не задушил, я поняла, что всё, хватит. Рядом стояли брат с сестрой и смотрели. Я тут же начала драться, ударила его в живот, пнула по ноге и наконец повалила на землю.

«Катись отсюда! — заорала я. — Катись! Ненавижу! Не приходи больше!»

Я высказала то, что думала. Аксель позеленел. Может быть, я очень сильно ударила его в живот. Он замигал, глаза вдруг оказались совсем не так широко распахнутыми, они смотрелись крошечными в окружении влажных, мягких век альбиноса. А потом он заревел. У него потекли сопли, он растирал их рукавом по лицу, потом выпрямился, оттолкнул меня и вылетел из детской в прихожую, не сделав ни малейшей попытки вцепиться хоть в кого-нибудь. Его рев перешел в визг и вой, он схватил с вешалки свою коричневую куртку и влез в ботинки. Из кухни вышла мама, она спросила, что произошло. Аксель распахнул дверь и убежал, не завязав шнурки и не вставив руки в рукава. Он все еще вопил и скулил. Сестра, брат и я смотрели ему вслед.

«Не приходи больше!» — орал брат.

Первое время было очень приятно, что я избавилась от Акселя. Здорово, когда на тебя никто не смотрит с упреком, как только раздается звонок в дверь. Радует, что тебя не душат. Хорошо ходить в школу одной и иметь наконец возможность общаться с остальными детьми. Вот только играть с другими у меня не очень получалось. Мы делали всё то же самое, что и с Акселем: строили дома из «Лего» и инсценировали аварии машинок. Мы кормили плюшевых медвежат джемом или связывали им лапы за спиной. Но было как-то по-другому. В результате стоило мне договориться с кем-нибудь из одноклассников, как я сказывалась больной. Иногда я прикладывала усилия и действительно заболевала, а иногда просто притворялась. Теперь я целыми днями сидела на чердаке у бабушки. Запах здесь был не очень. Когда бабушка переезжала к нам, она привезла с собой телевизор. И ей хотелось иметь под боком кого-нибудь, кто бы переключал каналы, вертел антенну или стучал по корпусу, если пропадало изображение. Последнее время ей было трудно вставать с кресла, поэтому всякий раз, постучав по телевизору или покрутив антенну, я получала монетку для автомата со жвачкой. Кроме того, появилась возможность смотреть телик без маминых ограничений. К сожалению, бабушку не интересовало, успеет ли Флиппер выбраться из рыбачьих сетей, прежде чем пойманная вместе с ним мина взорвется, ударившись о скалу. Она предпочитала спортивные комментарии или фильмы, в которых много пели и разговаривали по телефону. Мужчины говорили нормально, а вот женщины в этих кино держались за трубку аж обеими руками. Черноволосые и особо элегантные поигрывали при этом шнуром. Но даже больше, чем телефонно-песенные фильмы, бабушка любила оперетты и «фарсы с музыкальным сопровождением». Ужас. Как только действие хоть чуть-чуть сдвигалось с мертвой точки, цирковая принцесса и княгиня начинали петь. Если Марика Рёкк начинала вращать бедрами, я понимала, что наступил перерыв. Тогда я листала «Нойе Пост» или «Лучшее из Ридерс Дайджест», лежавшие на бабушкином столе. «Нойе Пост» я читала задом наперед. Сначала последнюю страницу с рекламой комплектов для сауны, вкладышей в лифчики и поясов стройности, а также цветной фольги, приклеив которую к черно-белому телевизору, можно превратить его в цветной. Потом я читала комиксы, а затем длиннющие скучные репортажи, вплоть до середины, где на развороте всякие новости, детские высказывания, истории про животных и разные сообщения. Моей любимой рубрикой стала «Родители, внимание! Соблазны по дороге в школу». Опасности таились на каждом шагу. К одной девочке привязались, потому что она красила губы в автобусе. Конец оказался довольно мягким: девчонка поклялась никогда больше не краситься в общественных местах. В «Лучшем из Ридерс Дайджест» тоже публиковали кучу душераздирающих историй. Один дурик лишился нижней челюсти из-за того, что неосторожно жевал травинку. Оказалось, что при кровоточащих деснах бактерии с травинки могут проникнуть в кость.