Серега шумно выдыхает, а я, посмотрев на потолок камеры, закрываю глаза.

Перед тем, как Митяй разбудил меня, я помню, что видел хороший сон. Впервые за долгое время, мне снились не кошмары с толпой «горожан» и со стреляющими во все стороны душегубами в главных ролях, а хороший, умиротворяющий сон.

Только из-за этого мелкого гада я совершенно не помню, что именно мне снилось.

Третья камера — Сделка

Я плохо помню свой первый день в Клоаке. Он был сумбурным и непонятным, полным противоречий и странностей. Во всяком случае, так бы я охарактеризовал его сейчас, спустя два года. Правда тогда он, казалось, тянулся вечность, и я не мог дождаться того момента, когда наступит новое утро и я пойму, что все произошедшее лишь страшный сон.

Ну или чья-та шутка.

Вот только… К сожалению, утром ничего не изменилось.

Мы с Тохой были идиотами, вышедшими вместе с толпой на одной из станций и сразу же стали неофитами. Выбор у нас был не велик: либо идем со всеми, либо помираем первыми. В то время душегубы были жестче, нынешние им не чета.

— Латайте, придурки, латайте дырки, которые сделали! — выкрикивает наш с Серегой надзиратель, не поленившись пнуть меня ногой в спину.

Не удержав равновесия, я опускаюсь на одно колено и морщусь от обхватившего ребра и легкие жара. С моего возвращения в лагерь прошла почти неделя, но, думаю, последствия встречи с Князем будут преследовать меня еще несколько месяцев.

Если, конечно, я столько проживу.

— Старайся, Костян, — насмехаясь, произносит невзрачный душегуб, неспособный больше ни на что, кроме как издеваться над тем, кто не мог дать ему сдачи, — может, Госпожа вознаградит тебя за старания.

— Может быть, — протягиваю я, оперевшись рукой о землю, — а может нет. Девочки в «Раю» — товар залежный, так что я не обижусь, если Госпожа не удостоит меня своим вниманием.

Мужик громко смеется, наверное, мои слова кажутся ему смешными.

— А ты такой, как я помню!

Мы встречались раньше? Не помню такой страшной рожи.

— Давай работай, — сквозь смех рявкает он, и на этот раз обходится без рукоприкладства.

Заставить меня заделывать дырки в заборе — отличная идея. С этим даже спорить не хочется. Свобода так близка, я ее вижу, но, как кто-то где-то говорил: близок локоток, да не укусишь. А если попытаешься — пуля в затылок. С такого близкого расстояния даже слепой попадет.

Общественной работой в лагере всегда занимались слабаки. Это было не удивительно, ведь для вылазок в город нужны сильные руки и ноги. А еще желательно работающий котелок, называемый головой. О Князе говорить можно было много и нудно, но даже у него хватило мозгов на создание в этом месте иерархии: глупые и слабые — внизу, сильные и выносливые — наверху. А умные на самом острие пирамиды.

— Эй, — тихо выдыхает Серега, которому досталась участь побыть укладчиком-штукатуром-маляром вместе со мной. — Смотри.

Он коротко кивает на то, что здесь называется небом и, задержав свой взгляд на панелях, смотрит за наши спины. Там уже собирается целая толпа зевак, решивших побездельничать, пока местный ландшафт устраивает свои игры.

— Плохо дело, да?

Световое шоу дело хорошее. Я бы даже сказал завораживающее. Но не в Клоаке, где с наступлением темноты твои шансы дожить до включения лампочек стремительно катятся к нулю.

Одна из панелей на «небе» мигает с частотой раз в несколько секунд, словно вот-вот готова перегореть.

— Чего застыли, дебилы? — орет кто-то вдалеке и, не экономя патроны, отпускает автоматную очередь вверх. — Работать! Работать! Лагерь должен быть укреплен до наступления ночи!

С одной стороны этот кто-то прав. Дырки в стенах — брешь в защите лагеря. И раз уж мне приходится находиться внутри него, стоит постараться с ремонтом. С другой же стороны — латать лагерь, значит помогать Князю…

Дилемма.

— Давай, Костян, ты начальство слышал, — произносит мой надзиратель, не сводя взгляда с панелей. — Для общего блага.

Для общего блага, ага.

Когда нас с Серегой возвращают в тюрьму, день начинает близиться к концу.

Саша со скучающим видом сидит в углу нашей камеры, вытянув ноги и швыряя в противоположную стену теннисный мяч. Брата на улицу не выпускают, удерживая здесь в качестве заложника и гаранта того, что я не сбегу.

— Ты где его взял? — спрашиваю я у Саши, стоит только охранникам уйти восвояси.

— Кто-то крикнул «Лови мяч», когда вы ушли, и мячик покатился, — отвечает мне брат, поднимаясь с пола. — Это хоть как-то скрасило мое пребывание здесь. Собеседника-то меня лишили.

Я против воли поворачиваю голову в сторону камеры Сереги. Теперь ее можно назвать одиночной. Машу вернули в лагерь, позволив ей вновь обучать детей каким-то там премудростям светской жизни, которую они не знали и никогда не узнают, так как им не дано жить на поверхности.

— Узнали что-нибудь?

Оборачиваюсь обратно к Саше, поймав на себе его заинтересованный взгляд.

— Немного.

В основном нас интересует город, обстановка за пределами лагеря и то, как часто и где можно заметить следы жизнедеятельности «горожан». Если уж и сбегать, то вооружившись таким количеством информации, которого хватит для того, чтобы выбраться из Клоаки невредимыми. Или хотя бы с минимальными для себя травмами.

Из тех разговоров, что нам удалось подслушать, четкой картины происходящего за лагерным забором не складывалось, как бы мы с Серегой не старались сложить услышанное воедино. Душегубы из разных групп постоянно путались в своих словах, а, возможно, и просто привирали, что не делало им чести, а нам не упрощало нашей задачи. В идеале Серега со дня на день собирался покаяться перед Князем за свой побег и попроситься обратно, тем самым имея возможность выходить на улицы вместе со всеми. Мне правда не верится в то, что Князь его отпустит, но попытка не пытка, как говорится.

Хотя…здесь попытка загладить свою вину может за секунду перерасти в пытку, издевательства и глумления над тобой со стороны потерявших человеческие черты душегубов.

— Значит, ничего с-существенного. — Саша подкидывает теннисный мяч вверх и, с легкостью поймав его, подбрасывает снова. — М-может ну его этот сбор информации? П-просто сбежим из лагеря и в-все. А там…ч-что будет, то б-будет.

— Не вариант, — говорю я, качая головой.

— П-почему нет? Ты два года как-то в-выживал в этом месте. Один. А теперь нас будет т-трое.

— Четверо, — поправляет его Серега.

Его голос звучит сипло и глухо.

— Я о-оговорился…

Саша заикается с самого детства. Он мог выучить стихотворение и рассказать его, ни разу