не думал, что сам однажды окажусь здесь. Время от времени появлялись новые светлячки, кто-то так же беспорядочно метался, пытаясь осознать произошедшее. Другие опускались  на землю или бетон и тихо гасли, те, кого особенно мучили, разум покинул их еще до смерти. Наблюдать за всем этим было странно, гормоны больше не подстегивали чувства и все эти казни вызывали только неприятие и осуждение, а может дело просто в том, что он просто понемногу распадался. Энтропия покончила с дальним кругом общения и взялась за ближний. Он точно знал, что у него было четыре двоюродных сестры, но мог вспомнить только двух, и то только имена, не лица. В памяти всплывали образы, вот он идет по пляжу в компании друзей и подруг, кажется, это было уже после окончания университета. Кто-то очень важный для него, держит его за руку, но кто. Казалось бы, у него ничего не может болеть, но эти попытки окунуться в утраченное приносили почти физические страдание.

Время шло, и движение его было причудливым, то ускоряясь то, замирая нерешительности, словно пытаясь определиться, куда идти дальше. Он очень старался не уснуть, хотя для чего уже и не смог бы сказать. Никто из светлячков уже не откликался на его зов. Скоро и он замолкнет навсегда.

Истошный детский крик влетел в него как скоростной поезд. Оглушенный, он видел, как ударная волна распылила нескольких почти растаявших светлячков и как странная сила утянула их опалесцирующие останки в направлении, откуда пришел крик. Сам же он вдруг ощутил невероятную бодрость, как будто ему вкололи адреналин. Ясность сознания зашкаливала, хотелось сразу что-то делать. Он так и не смог вспомнить лица сестер, эти знания видимо, утеряны навсегда, но к тому, что осталось, он мог уже прикоснуться без усилий.

Крик, полный боли, повторился. Распылив еще несколько светлячков, он звал на помощь, хоть кого-нибудь, и ему невозможно было противиться. Нужно было спешить. Примерно в километре от Кладбища среди заброшенных помещений завода он нашел этот источник боли и горя, маленький мальчик и поистине огромный мужик.

- Жизнь странная штука, - говорит мужик.

Твою мать! Нужно было что-то делать, но он ничем не мог помочь, ни даже привлечь внимание, огромный мужик просто не видел его. В отличие от ребенка, он тянулся к нему, но безуспешно. Если бы светлячок мог плакать, то заплакал бы. Выйдя из тупого сонного состояния, он вновь может сопереживать и это очень больно. Экзекуция продолжалась не долго, мальчик потерял сознание и он, не сумев привести его в чувство, видимо, потерял интерес и удалился. Щелкнули несколько замков и снова тишина.

Теперь же, войдя в контакт с мальчиком и так нежданно обретя что-то вроде тела, его снова потряхивало. Сферическое зрение снова сжималось до привычного, простого объемного, и наконец-то фокусируется на кого-то в центре этого пространства.

Первая мысль была – развоплотиться окончательно, чтобы никогда больше это не видеть и не иметь возможности вспомнить. Тело в испуге пошло рябью. Перед ним был все тот же мальчик, только наверно еще младше. Оба глаза целы, как и руки. Но по бокам и видимо сзади были пульсирующие лиловые наросты, три больших, размером с баскетбольный мяч, и целая россыпь поменьше. От каждого шли сосуды, переливающиеся черным и красным, они опутывали тоненькие ноги и тело. Потрескавшаяся кожа вокруг провала рта сочилась кровью, как будто прямо сейчас из него уходила жизнь. Но он улыбался, и чистые детские глаза смотрели на него с радостью. Он тянул руки и лепетал какую-то тарабарщину на своем детском наречии. Бежать он не мог, груз наростов явно был тяжелее его самого.

Счастливые детские глаза и застывший в нерешительности призрак. Минуту назад он жаждал хоть чем-то помочь этому малому, разве что-то изменилось? Теперь же видно, что помощь ему нужна гораздо больше чем раньше. Он ведь помнил, что был когда-то врачом. А это не только мерить температуру у деток, которые не хотят идти в школу, не только красивые студентки, у которых слишком много прогулов, и им нужна справка задним числом. Людей приходилось лечить самых разных, скандальных старух, вонючих бомжей, бандитов, алкашей, и это только те, кто обитал в его хрущевке, как и везде. Он отказал всего лишь раз, и причин для этого было гораздо больше, чем вид этого мальчика.

- привет, малыш.

- ПРИВЕТ – раздалось со всех сторон.

Это был не один голос, скорее несинхронный хор, реальность качнулась, но мальчик как будто не слышал ничего и продолжал улыбаться. Ощущение давления было странным, как будто кто-то держит над тобой скалу и очень старается, чтобы она не упала, хотя и хочет этого.

- Не бойся – на одном из лиловых наростов появилась щель и изогнулась в улыбку, из хора выделился отдельный голос. Очень самодовольный и снисходительный голос. – Мы тебя не тронем.

В это совершенно не верилось, а в данный момент он понял еще одну вещь, он не знает, как отсюда выйти. Беспомощность грозила перейти в отчаяние, страх за подобие тела, которое только обрел, мешал думать. Большую часть молодости он прожил как перекати-поле, по съемным квартирам, по подработкам, со скромным, компактным гардеробом. А если случалось где-то надолго задержаться, то он начинал обрастать вещами, мебелью, отношениями. Но параллельно с этим рос и страх, что-то из этого или вообще все потерять. А когда жить в таком напряжении надоедало,  он снова срывался с места в поисках спокойствия. А тут такое, снова вернуть свое «я» и ты точно знаешь, что его могут легко стереть.  Очень хотелось бежать.

- Я же сказал, что мы не тронем! – Голос гремел, но, кажется, он обращался не к нему.

Тут заворочался еще один нарост на теле мальчика.

- Отпускаю. – Сказал новый голос, он царапал ухо и  дрожал толи от страха то ли от ненависти.

Ощущение, что ты загнанная мышь тут же пропало и стало даже немного стыдно за только что пережитые эмоции. Первую смерть он принял насколько смог стойко. Выбирать особо не из чего, силу мне показали, надо разговаривать.

- Здравствуйте.

- Вежливый, – сказал снисходительный голос.

- Напуганный, – сказал дрожащий голос.

- Позволите задать вопрос?

- Дозволяю – ответил снисходительный.

- С кем имею честь разговаривать?

- С друзьями этого мальчугана, - голос наполнила ирония.