«Да», – чуть не вырвалось у Иши, но она только устало помотала головой. Она не знала этого парня и одновременно знала его.

Они почти дошли до первого зала, который находился совсем недалеко от входа, но остановились. Прохода не было – коридор упирался в ровную глухую стену.

Глава 2. Авария

1. Мама уехала

Солнце вкрадчиво пробралось в дом, легло ровными стрелами на пол, укрытый зеленым короткошерстным паласом, и прыгнуло в стакан с водой. Мама поставила его вчера на тумбочку у кровати, но он так к нему и не притронулся.

Сильная жажда мучала его только после необыкновенно ярких и реалистичных кошмаров, но эта ночь прошла спокойно.

На языке еще ощущался пряный вкус маминых пирожков. «Сегодня делаем самосы», – говорила она с улыбкой и всегда рассказывала про Индию, когда замешивала тесто: сначала в белую муку наливала крошечное солнце растопленного масла, размазывала, соединяя масло с мукой в одно целое, а затем тщательно растирала эту массу пальцами.

Потом готовила начинку: томила соцветия цветной капусты с картофелем и острым перцем в глиняном горшочке с крышкой, раскрашенном узорами «пейсли» («я сама рисовала их»). Ловко делала из теста «конвертик» и наполняла его ароматной начинкой длинными ловкими пальцами, на которые Ясон так любил смотреть. Тогда взгляд ее становился мечтательным, его заволакивало дымкой воспоминаний о чем-то далеком, славном и загадочном.

Она рассказывала ему сказки про смелых царевичей-королевичей, которые отважно сражались со страшными людоедами-ракшасами, отрубая им головы и побеждая целые полчища демонов; про мудрых йогов, которые обладали невиданной силой и были способны создавать и уничтожать целые планеты. Рассказывала, как посещала древние храмы с резными стенами из красного песчаника, насквозь пропитанными ароматом благовоний и наполненными криками шаливших обезьян; каталась на больших, раскрашенных меловыми красками слонах; купалась в бескрайнем Индийском океане, который так и грозил своими тяжелыми волнами уволочь ее в свои глубины, а Ясон всегда с удовольствием слушал эти истории, жуя горячие пирожки, кусающие за язык.

Так было и вчера. Но хотя они смеялись над шуточками, которые были понятны только им обоим, Ясон чувствовал, что с его мамой что-то не то. Ее глаза были затуманены какой-то необъяснимой для него тоской. Когда он снова взглянул пристально в ее глаза, на него вдруг опустилось темное и странное ощущение, которому не было никаких объяснений. Это уже случалось с ним – сначала голову сильно сдавливало что-то напоминающее обруч или, может быть, грубые руки великана – он не знал, как лучше назвать эту медленно надвигающуюся, пульсирующую и давящую изнутри боль.

А потом его выбрасывало из ясно осязаемого дня в черное тесное пространство. Будто засунули в глухой непроницаемый пакет, в котором он, мучимый головной болью, сразу начинал задыхаться.

На ощупь он старался выбраться из него, кричал и плакал, но вскоре приходило ощущение меланхоличного покоя. И вот он уже равнодушно смотрел на паникующего и плачущего мальчика со стороны.

В этот раз он какое-то время разглядывал своего плачущего двойника, а потом отвернулся. Боль внезапно отступила, голова стала легкой и, казалось, полностью пустой изнутри. То, что он теперь видел, можно было назвать комнатой. Темной и неуютной: три стены сотканы из зыбких, черно-белых точек, которые рассыпались в стороны, если он пристально смотрел на них, но зовущая дверь впереди выглядела вполне реально.

Она была выкрашена голубой краской, которая кое-где начала слезать маленькими клочками. Ясон всегда поддевал одну из красочных завитушек, отставших от поверхности двери, и чувствовал, как крошечный кусочек заходит в нежную мякоть под ногтем. Каждый раз он подходил к двери и, открывая ее, видел разлитый повсюду солнечный свет, задумчиво пляшущий по пустой асфальтовой дороге. Вдалеке торчали одинокие высохшие деревца и росла прибитая пылью трава – этот пейзаж сейчас вселял в него большее беспокойство, чем страшная сказка, рассказанная посреди темного леса. Он пытался повернуть голову, это получилось, но не сразу. Казалось, что он двигается сквозь вату или сам туго набит ватой до отказа. Все движения совершались с трудом, он прилагал силу, но что-то замедляло привычный ход времени.

В горле появился комок, словно туда засунули шерстяной шарик. Тошнило. На сером, выцветшем от солнца асфальте лежал помятый, исцарапанный, разбитый автомобиль. Стекла вывалились из своих гнезд, плотное железо кузова выглядело куском картона, который огромное нечто небрежно смяло забавы ради.

Он снова увидел то, что видел уже много раз, – это настолько пугало и отталкивало, что смотреть не хотелось, но Ясон знал: только после того, как он увидит, сможет очнуться.

Женское тело окровавленной куклой лежало в метре от машины, присыпанное (словно старательно украшенное) мириадами мелких осколков, видимо, оно со страшной силой вылетело через лобовое стекло. Светлые волосы покрыты кровавой коркой, а руки и ноги неестественно вывернуты. «Какую боль испытываешь, когда вот так?» – мелькнуло в голове. Он подошел еще ближе, при этом дышать стало тяжелее, шерстяной ком в горле разрастался и давил, присел на корточки и стал протягивать руку к женской голове. В этот самый момент темная штора упала перед глазами, неспешно проявляя на себе реальность пятно за пятном, линия за линией, словно старая полароидная карточка. И это было не менее мучительно, чем в свежем еще видении – плачущее лицо матери, которая испуганно трясла его за плечи.

Конечно, она спрашивала, что с ним, конечно, она подозревала эпилептический припадок, конечно, она хотела вызвать скорую, но Ясон всегда уговаривал маму успокоиться.

Он просто смотрел глубокими карими глазами в ее испуганные глаза, заблестевшие от слез и ужаса, и очень тихо, но отчетливо и спокойно, как-то по-взрослому очень спокойно говорил: «Не надо, мама. Все хорошо». И ее эта фраза странным образом успокаивала, умиротворяла словно вселенская мантра. А может, успокаивали-гипнотизировали его глаза, в которых мерцало что-то недетское и глубокое.

Но сейчас он только просил никуда не ехать завтра на машине: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Мария улыбнулась сквозь горькие слезы. Ей хотелось найти тихий угол, огороженный от посторонних взглядов, вползти туда и выть так громко, как хочется. Выть так, чтобы стены тряслись.

Она давно научилась прятать это желание, много лет назад, когда со злости кинула тарелку на пол, и та разлетелась на белые керамические куски. Андрей спокойно посмотрел на нее и впервые сказал: «Если ты еще раз заплачешь, закричишь или выскажешь свое недовольство тем, как я живу, – я уйду от тебя. Понятно тебе?».

Нет, он не просто сказал это, но еще и кричал, оскорблял ее,