На самом деле это будет означать, что государство официально признает и гарантирует защиту любому капиталу, независимо от способа его первоначального накопления Это приведет к тому, что сотни миллиардов российских «теневых» денег ринутся обратно, на родину — именно там самая дешевая и при этом самая высококвалифицированная рабочая сила, будь то заводские рабочие или ученые-генетики…

Россия сейчас решает гамлетовский вопрос — быть или не быть, — поставив его в привычном и понятном для себя ракурсе, по-ленински: «Вопрос о власти». Лева Левин отчетливо понимал, что от того, как решится этот вопрос в России, зависит будущее очень многих серьезных людей; от этого зависело и его собственное будущее, и скорее всего его жизнь.

Именно поэтому Лева потел и думал… Именно поэтому он вышел на личный контакт с адмиралом Макбейном: то, что у адмирала имеется похожий интерес, Левин утверждать не мог, но мог предполагать… Слишком долго и слишком пристально они наблюдали друг за другом, чтобы ошибиться…

То, что Макбейн легко принял и поддержал ложную мотивировку контакта — «борьба с терроризмом», то, что назначил встречу на своей «внеагентурной» базе, подтверждало, что Левин не ошибся. И разговор, сначала общий и осторожный, теперь шел именно по тому руслу, которое израильтянин наметил. Хотя… Его раздражал этот холеный американец в чинах. И еще — жара. Смертельная жара.

Говорят, в этом году активное солнце…

Левин чувствовал себя так, словно на голову ему надели полиэтиленовый пакет, оставив дырочку для воздуха. Только одну. И все же это лучше, чем никакой.

Левин вздохнул, сделал глоток из запотевшего бокала.

— Мистер Левин, хотите анекдот? — Адмирал Макбейн улыбался, вернее, губы его были растянуты в улыбку, как это делают во всем мире перед объективом фотографа: «чи-и-из»…

— Анекдот?

— Я просто сформулирую то, что вы изложили. Представьте себе этакое сообщение в советской прессе где-нибудь в середине семидесятых: «Загнивает и агонизирует антинародный режим сержанта Хулио Керамзито. Для сохранения власти диктатор пошел не только на освобождение всех политических заключенных, но и провел всеобщие демократические выборы…»

— Вы находите это забавным, адмирал?

— Но посудите сами, мистер Левин… Государственный переворот путем президентских выборов… Это же лишено здравого смысла… Как вы полагаете, генерал?

— Я полагаю, он уже начался…

— Итак…

— Да. Прокрутим по новой.

Левин вздохнул. Жара. Смертельная жара. Говорят, в этом году — активное солнце.

Адмирал не торопясь выбрал в коробке сигару, поднес длинную шведскую спичку, пыхнул, окутавшись невесомым голубоватым дымом:

— Итак, события покатились с Буденновска?

— Полагаю, да.

— То, что акция организована, сомнений не вызывает. Считаете, российскими спецслужбами?

— По крайней мере, они не мешали…

— Или просто прохлопали.

— Трудно поверить, что в таком активном отряде, каким является группа Дасаева, русские не имеют своего «крота»…[1].

— Всякое могло случиться: или «крот» слепым оказался, или копал не туда…

— …или попал под тяжелый сапог.

— Хорошо, мистер Левин. По результату.

— Впервые возвышение премьера в качестве самостоятельного политика да еще в ранге «номер раз»…

Макбейн улыбнулся, хотя глаза остались абсолютно холодными.

— Вы это серьезно?

— По крайней мере, в глазах российских граждан он выглядел как миротворец.

— Генерал, вы можете представить себе Президента Соединенных Штатов, говорящего перед телекамерами национального телевидения на всю Америку, а значит, и на весь мир, с террористом? Как там это прозвучало в устах российского премьера?.. «Дасаев, говорите громче » Любой американец воспринял бы это как национальное унижение и оскорбление; дни такого Президента как политика были бы сочтены.

— Это Россия, адмирал. Там люди жалостливы, недоверчивы к властям. Телешоу «премьер-освободитель» было разыграно красиво.

— Тем не менее Дума выразила недоверие правительству. А значит — и премьеру.

— Что еще более укрепило его позиции. В России любят гонимых.

— Да… Странная страна…

— Адмирал, знаете, как называется ваше поведение по-русски?

Макбейн недоуменно приподнял брови.

— «Прикинуться „шлангом“, „ветошью“, „веником“. — Карие глазки Левина сузились, зрачки стали жесткими, как буравчики. — „Странная страна“. — Израильтянин сымитировал интонацию адмирала. — Вы ведь знаете Россию не хуже меня. Нет?

Адмирал пыхнул сигарой, скрывшись за голубым невесомым облачком, словно эсминец за дымовой завесой.

— Извините, мистер Левин. Мы, американцы, любим понятные для нас штампы.

Иногда они срываются с языка… Кто более всего выиграл от ситуации?

— Как ни странно, Президент.

— Или — его команда?

— Или — его команда. Ближний круг. По крайней мере, Дед показал, кто в доме хозяин…

— Дед?

— Так его именуют в ближнем кругу.

— Не лишено оснований…

— Да. «Отцов» в Москве много премьер, мэр…

— Да и «крестных» немало…

— А Дед — один.

— Один?.. — Светло-голубые глаза Макбейна безразлично, словно штрих лазерного прицела, уперлись в переносицу израильтянина.

Холодок пробежал по спине генерала, ему вновь стало трудно дышать… Левин вспомнил, что в молодости Джордж Макбейн командовал группой морских пехотинцев во Вьетнаме… Группой особого назначения, какого — люди Левина так и не узнали.

Это был семьдесят третий или семьдесят четвертый год — как раз перед захватом Сайгона северянами и русскими. Как записано в досье адмирала, его группа занималась «организацией и соблюдением особого режима в местах действия приказа 3846/22-а».

Что такое «приказ 3846/22-а», что означал «особый режим» и в каких районах Южного Вьетнама он вводился, чем вообще занималась немногочисленная группа будущего адмирала, этого не смогли выяснить ни высокопоставленные источники генерала Левина в Пентагоне, ни финансисты с Уоллстрит, ни люди «фирмы»[2], работающие на Левина, ни «архивариусы»[3]— никто. От всей более чем двухлетней деятельности Макбейна во Вьетнаме осталась только вот эта самая строчка в досье, номер приказа — и все. Ни имен людей, входивших в особую группу, ни даже кличек или псевдонимов. И-ни одного свидетеля. Словно Макбейн со своей группой просто просидел два года в джунглях, никуда не высовываясь и ничего не свершая… И награжден за это «сидение» «Пурпурным сердцем» и «Бронзовой звездой»…