Тетя Фейга подходит к комоду, готовая услужить мужу в таком неожиданно возвышенном предприятии. Газеты завалены детскими учебниками и тетрадями. Тетя Фейга запускает два пальца в пачку газет, и, какой лист она вытащит, тот дядя Ури и будет читать. Неважно, за какой день и за какой месяц.

— На! — подносит тетя Фейга газету дяде Ури. — Только собиралась сама почитать.

— Я вижу, у тебя много времени, — произносит дядя Ури тоном, не оставляющим сомнений в том, что он-то занят денно и нощно. К тому же он напялил очки на нос, который теперь торчит из-под них напряженно и торжественно. Косые глаза за старенькими стеклышками выглядят глубокомысленными и большими. На дядю Ури страшно взглянуть.

Начинает дядя Ури с названия газеты, потом углубляется в цены на подписку — сколько стоит год, полгода, месяц — и подсчитывает.

— Фейга, — кричит он жене на кухню, — сколько ты платишь за газету? Копейку в день? Вот погляди!.. За три рубля можно подписаться на целый год. А сейчас, что же это за выгода?.. Говорю тебе, нам лучше подписаться. Вот наш Зяма каждый день получает-таки из Петербурга, с напечатанным адресом… Господину… Красота.

— Люди берут и подписываются, — вещает тетя Фейга из кухни.

— Если Бог даст здоровья, я, Бог даст, подпишусь, будет приходить прямо из Петербурга.

Так обещает сам себе дядя Ури и принимается за настоящую работу.

Но, решив почитать, дядя Ури читает только жирно напечатанные заголовки статей, это для него сподручнее. Маленьких русских буковок, которые, как черный перец или маковые зернышки, густо насыпаны под каждым заголовком, он побаивается.

Бывая каждый год в Нижнем на ярмарке, дядя Ури прочитывает немало вывесок на лавках. Заголовки статей напоминают ему большие вывески на ярмарке в Нижнем. Там — меха, рыба, машины, сахар. Здесь — бомбы, скандалы, убийства, войны. То, чего не сказано в заголовках, досказывает он сам, по своему разумению.

Дядя Ури читает по складам заголовок передовицы, читает, как заповедано: шнаим микре вэ-эхад таргум[32](раз прочти, два раза истолкуй)[33]:

— Ми-ни-хо-тим го… го-ло-дать, голодать! Это значит: мы не хотим голодать! Ты слышишь, Фейга? — кричит он тете на кухню.

— Я слышу, — отзывается тетя Фейга и остается в дверях столовой.

— Мы не хотим голодать! — сурово сообщает ей дядя Ури и глядит на нее сквозь старенькие очки, которые страшно увеличивают ее глаза. — В конце концов! Хватит кровь сосать! Хор-рошо написано, как следует.

Дядя Ури читает второй заголовок:

— Бом-бом-ба у-ув Ниж-нем Нов-нов-городе! Бомба в Нижнем. Ты слышишь, Фейга? — тут же кричит он своей супруге, занятой самоваром. — Снова бросают бомбы в Нижнем. А к кому цепляться будут? К евреям на ярмарке! Наверняка… Господи помилуй!

— Ой-ой-ой, — отвечает ему тройной тети-Фейгин вздох из кухни. Знак того, что новость воспринята.

— Б-бун-ты у-в То-кио, ну вот, снова бунты! Ты слышишь, Фейга? Большие бунты в Токио! Убивают, режут друг друга, там всё теперь вверх дном. Бог знает, чем это кончится. Вот!

Новость о бунтах в Токио тетя Фейга уже слышала от Моте-газетчика, и довольно давно. Несмотря на это, она охотно выслушивает ее во второй раз. В глубине души она рада, что ее-то старый, не сглазить бы, и в самом деле разбирается в русских буковках. Во всем на него можно положиться!

Дядя Ури все глубже погружается в свою копеечную газету:

— Рас-рас-п… ррр… рас-при у со-юз-ни-ков[34]! У союзников э… э… ты слышишь, Фейга?

— Что у союзников? — интересуется тетя Фейга из кухни.

— Рас-при… Черт знает, что у них тут понаписано. Что за паскудное слово. Где этот мальчик, который уже учит Гемору? Уроки делает? А ну, спроси-ка у него прямо сейчас, что такое распри, поглядим, что он знает.

— Он не знает, — через минуту-другую приносит известие тетя Фейга, — поискал, посмотрел, бе, ме, не знает.

Дядя Ури с умным видом вздергивает бороду и говорит:

— Вот как? Он тоже не знает? Тогда зачем он учится? Платим учителю три рубля в месяц, платим… Выброшенные деньги!

— Выброшенные деньги, — соглашается тетя Фейга.

И дядя Ури заменяет незадавшиеся новости со словом «распри» на другой заголовок:

— Боль-боль-шой скан-дал у-в у-в Думе! Ну, Фейга, ты слышишь? Опять скандал в Думе. Если пишут «большой скандал», это, верно, настоящий скандал. Немаленький, видать. Враг Израиля там снова все вверх дном переворачивает. Наверняка снова Пуришкевич[35], да сотрется имя его и память о нем. Ужас! И чего этот гой на нас насел?

Тетя Фейга вносит самовар и заваривает чай, а дядя Ури продолжает читать заголовки. От заголовков он переходит к объявлениям и всем делится с женой. Ты слышишь, Фейга, требуются служанки! Хорошенькое дельце! Поди еще их найди. Ты слышишь, Фейга, врачи милости просят пожаловать к ним лечиться. Ты погляди, а наш-то фершел[36]еще и недоволен, что ему пятиалтынный платят, двадцать копеек ему подавай… Иначе ему не годится… Ты погляди! А Зямина девка еще хочет ехать учиться «на зубы»… Да-а-а… Позавидовала кошка собачью житью! Вот увидишь! Дантистов этих как собак нерезаных. Та-а-к, пенсионы… Театр. Пу-дра… Нечего читать и не на что смотреть!

И вдруг дяде Ури бросается в глаза напечатанный в газете сапог и крупная подпись «Самая лучшая обувь». Он кричит жене:

— Фейга, Фейга, сколько ты заплатила за сапоги для детей? По четыре рубля за пару? Тоже мне скидка! На, вот тебе: пара сапог за три рубля. Хороша хозяйка, тебе бы только деньги мотать!

— Что это ты ко мне прицепился? — сердится тетя Фейга. — Расчитался тут! Хотел чая, так и пей чай. Уж хватит тебе читать!

Дядя Ури швыряет в сердцах русскую газету:

— Эх, что с тобой говорить, налей-ка мне лучше стакан чая.