— Сели! Тудыт твою мать, — выругался шофер. И включил заднюю передачу. Автобус чуть подался, но тут же снова, еще глубже зарылся в снег. Шофер оглянулся на пассажиров: — Эгей, братва! Давай тыкнем корыто!

Мужчины, натянув поглубже на глаза шапки, молча выходили в ревущую круговерть. С ними вышел и Яровой. По лицу стегануло колючим снегом. Будто кнутом. Глазам стало больно.

— А ну взялись! Живо!

— Раз, два — взяли! Еще раз — взяли!

Люди облепили автобус. Яровой едва отыскал место для своего плеча.

— Еще раз — взяли! — толчок, мышцы напряглись, стали пружиной.

— Раз, два!

— Давай с этой стороны толкнем!

— Еще раз! — Пот заливает глаза. Комья снега из-под колес — в лицо. — Перемешались дыхания. Ладони вспотели. Плечи горят. В ушах звенит от напряжения.

— Еще раз! — И, вздохнув, автобус выскочил из сугроба, а пассажиры, гогоча, побежали за ним, отряхивая на ходу пальто, шапки.

— Поехали-и-и!..

Все в автобусе улыбались. Разгладились морщины на лице у шофера: до города уже рукой подать. От пурги ушли. Шутейное ли дело!

Магадан… Уместилась горсть современных домов на шести улицах. Остальные постройки старого типа. Деревянные. Одноэтажные. Почернелые. Хмурые. Но освещенные окна приветливо подмаргивали, будто спрашивали: ну, как тебе Магадан пятидесятых? И у Ярового вдруг потеплело на душе. На минуту показалось, что попал он в сибирский городок, где все так знакомо. Таксист, давно выключивший счетчик, — ведь сам вызвался прокатить по главным улицам, не спрашивая, остановил машину у входа в гостиницу «Полярная звезда». И высадив приезжего, подрулил к стоянке неподалеку, — ждать пассажиров. Яровой оставил вещи в забронированном номере и спустился на первый этаж в ресторан: столовая, как ему сказали, была уже закрыта.

— Что будете заказывать? Икру, балык? Есть ромштекс из

оленины, — официант не заставил себя ждать, благо, как успел заметить Яровой, посетителей было не густо.

— Хорошо. И кофе черный.

— Водочки тоже? Есть «столичная».

Яровой, с трудом пошевелив в ботинках озябшими пальцами, кивнул утвердительно.

Кто не бывал в дальних продолжительных поездках, тот не пережил то внезапное состояние полней шей гармонии сердца и разума, когда ощущение оторванности от родного дома уступает место уверенности в том… что ты и не покидал его. А просто задержался на время в этой светелке, а не в иной. Тогда и улыбка соотечественника — будто отблеск большого общего очага, а голос… Яровой часто и далеко ездил, многое повидал, а потому ничуть не удивился, а лишь обрадовался затаенно, услышав знакомое: Укрыта льдом зеленая вода, Летят на юг, перекликаясь, птицы. А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят как половицы…

Бородач из оркестра пел простуженным баритоном так задушевно, будто песня была сложена не давным-давно, не о сибирских, городах, а только что. И непременно о Магадане. Внезапно в зале погас свет и по стенам загуляли сполохи, иммитирующие северное сияние.

…И кажутся докучливым и странным:

Моих товарищей нездешних голоса,

Их городов асфальтовые страны…

Утонули в аплодисментах голос и аккорды. Лишь «северное сияние» не торопилось погаснуть. Как это здорово! Даже здесь, в миниатюре. Интересно, а каково оно в природе? Настоящее…

Утром Яровой поторопился в спецотдел областного управления милиции. Пожилой сухопарый сотрудник взял у следователя фотографии трупа и дактилоскопические отпечатки, передал их в архив на опознание. Потом Яровой разговорился с сотрудником. Игорь Павлович Бондарев много лет проработал в магаданских исправительно-трудовых учреждениях. В Управлении — недавно. Весь архив на нем. Ведь он — большой знаток прошлого Магадана и Колымы.

— Трудными были те времена. Люди на трассу ехали всякие. Кого — привозили, кто — сам по себе.

— Может, вы сами умершего помните? У него точечная наколка на щеке была, — напомнил о фотоснимках Яровой.

— «Мушка»? Из этих я многих знал, — Бондарев умолк, будто застряв в воспоминаниях, из каких по мере приближения старости все труднее возвращаться.

— А интересующего меня? — напомнил о себе Яровой.

— Нет, такого не припоминаю, — будто спохватился Игорь Павлович. И тут же куда-то вышел. Вернулся минут через двадцать. Сказал, улыбаясь: — Сегодня результатов не ждите. Это не бывает так быстро. Как минимум, два-три дня…

— Вот как? А пораньше нельзя? — прервал Бондарева следователь.

— К сожалению, нет. Вы не тушуйтесь. Не думаю, что будете скучать…

— Да я не о том, — поморщился Яровой.

— У меня на завтра намечена проверка спецчасти одного из наших лагерей. Думаю, вам будет небезынтересна…

— Если это в Певеке, то готов ехать хоть сейчас туда. Я обязательно должен там побывать, — Яровой вспомнил о словах Симоняна про Певекский уголек…

— Вы собираетесь в Певек? — не скрыл удивления Бондарев. — Нет, так далеко я вас сопровождать не смогу. К тому же и аэродром там сейчас закрыт. Из-за пурги. Мы посетим лагерь поближе. Завтра я за вами заеду, а пока отдыхай те, знакомьтесь с городом.

— Я е го уже видел.

— Что, не понравился?

— Город — как город…

— Не торопитесь с выводами. Вот у меня сегодня относительно свободный день. И я могу побродить с вами по улицам. При условии, что не буду влиять на ваше впечатление, но вы будете внимательным попутчиком. Идет?

— Простите, я хочу знать одно.

— Что именно? — Бондарев улыбнулся.

— Скажите, ну а зачем вам это нужно?

— Резонный вопрос. Будем честны: будь вы обычным приезжим, я ни за что не подарил бы вам ни одной своей минуты. Но вы —

следователь. И как никто другой, должны знать все о нашем крае. Ведь вы отправляете к нам на исправление тех, с кем сами не справились. Так вот вам надо увидеть, понять, как здесь преступники перековываются. Ну а еще я хочу поводить вас по своей молодости. Она у меня здесь прошла. Посмотрите на нее со стороны. Говорят, чужим глазам недостатки виднее. Да и хочется вернуться в нее хоть ненадолго. Так-то, самому — духу уже не хватает. А вместе с вами экскурс этот осмысленнее станет.

Они вышли в белесое утро. Улицы, дома прятались в рыхлом, непроглядном тумане, устало дремавшем на плечах города. Бондарев предложил:

— Пойдемте к пристани. Именно оттуда началась история Магадана.

Пристань Магадана. Совсем небольшая, невзрачная. Причал волнами избит, штормами изгрызан. Съежился под морозом, молчит. Глядя на пристань, Бондарев задумчиво произнес:

— Сколько осужденных, ступив на причал впервые, тут же оглядывались назад! Будто надеялись за мокрым горизонтом увидеть, разглядеть родную сторонушку. Чтоб улыбнулась она ему приветливо. Каждому— своя. Но что увидишь в свинцовой мути Охотского моря? Горе свое? Безысходность? И сверкнут слезы из глаз. Доведется ли, посчастливится ли вернуться обратно?..