отвязаться от меня, он и говорит: «Вот тебе рубль, беги за мороженым». Я знала, что деньги эти уже безполезные и говорю Петьке об этом, а он: «Сегодня ещё можно, а завтра будет нельзя». Бежать надо было «в город», то есть два квартала вверх. У меня только пятки засверкали. Выбегаю на улицу Революционную к зданию прокуратуры, где обычно стоял лоток: стол, весы, стаканчики вафельные и на тротуаре бочка со льдом, а в середине ёмкость с мороженым. Подлетаю к молоденькой продавщице, а рядом с ней стоит молодой человек и они «заигрывают». (Это я уже понимала). Продавщица и говорит: «На эти деньги вчера можно было купить». Как? Обман! Ложь преднамеренная! Я кидаюсь со всех ног, чтобы раскрыть коварство и догнать беглеца. И, конечно же, не застаю. Орала я на весь квартал. Клавдия Ивановна при всём том присутствовала. Петька Маленький был пронырой, страшным хулиганом, чуть ли не бандитом. В моде были наколки. Петька и его друзья были очень увлечены этим занятием. Накалывали себе рисунки на груди, на спине, на руках. Им никто не мешал. Взрослых дома никого не было. Я пристала к Петьке: выколи, да выколи мне что-нибудь. «Ну что тебе выколоть, Валя? — Ну, ладно, давай, а ты матери не скажешь?» — «Нет». Вот он на правой руке и выколол мне букву «В». Кожа вспухла, было больно. И так как я Петьке обещала его не выдавать, то когда с работы пришла Клавдия Ивановна, то я от чистого сердца решила реабилитировать Петьку. Я руку за спину заправила и убедительно говорю: «А мне Петька ничего не выколол». — «Как?! А ну покажи!» Петьке была трёпка. Прошли годы. Мы жили с Анной Тимофеевной. Стала я стыдиться своей отметки на руке. Прятала руку, носила длинные рукава. Однажды на занятии в детской спортивной школе, куда мы с девчонками ходили заниматься лёгкой атлетикой, мы тренировались в саду Нефтяников: «На старт, внимание, марш!» и преподаватель учил, как надо ставить руки на полосу. А я правую руку разворачиваю, чтобы он не увидел. Он, наверное, увидел, но ничего не сказал. Меня как будто кипятком облили: с наколками, известно, ходили те, кто в тюрьме побывал. Со своим горем я пошла к крёстной: сведи хоть чем-нибудь. И моя дорогая крёстная нашла серной кислоты, которую используют при валке валенок, и капнула на руку. Боль от этого и от последующей болячки — нет ничто по сравнению с позором клейма.

Однажды Петька мне принёс игрушку — заводной мотоцикл. Где-то нашёл на улице и припрятал, чтобы хозяева не обнаружили, а потом притащил мне. Радости было!

Дядя Федя где-то добыл парашютного шёлку и принёс мне на платье, и был какой-то праздник, и Петька взял меня «в город». Я вся из себя несказанно нарядная и иду. Дошли мы до лотка с ситром. Это был стол, на нём бутылки. Запомнила на всю жизнь расписную бутылку, из которой наливали ситро. На стекле были узоры, а ситро пенилось. Петька купил стакан, я его выпила, а дальше оно говорит: «Иди домой». Лоток стоял на улице Ленинградской, напротив Ленинского садика, около городской больницы. Ну я пошла домой вниз по Ленинградской. Иду и чувствую, что страсть как хочу в туалет по-большому. А куда? Кругом люди. Я загляну в простенок между домами- неудобно, люди по тротуару ходят, дальше простенок, — то же самое. Терплю изо всех сил. Прошла квартал, перешла через дорогу наискосок, по диагонали, от дома лётчика с женой на нашу сторону, осталось полквартала, а терпения уже нет и около бывшего детсадика, за несколько домов до нашего подвала, чувствую, что льётся из меня, я от страха и ужаса присела, но трусики не сняла. Мимо шла женщина, видимо почувствовала запах, оглянулась, видит: присела девочка в белом нарядном платье и воняет. У меня произошло облегчение, но полные штаны добра. И в голову не пришло снять с себя и вытряхнуть. Так и шла до дома, еле передвигая ноги. Клавдия Ивановна пришла в ужас: «Такая большая кобыла и прочее», но не била, а подмыла, переодела, а потом дала засратые трусы и говорит: «Иди и стирай в Турханке сама». И я пошла. На бережку опустилась на коленки. А солнышко светит, тихо. Я стала полоскать предмет своего белья, а мальки-рыбки подхватывали моё добро, чуть ли не в драку тут же поедали. Так и запомнилось на всю жизнь: зеленоватая холодная вода, тепло, хорошо, и я полощу правой рукой, а рыбки радуются.

Хотела привести пример, какой Петька Маленький был ухарь. В те годы кино было верхом блаженства, целью жизни, мечтой. Но билеты стоили дорого, не по карману. Это если брать места хорошие, а вот первый и второй ряд были дешёвыми. И достать билет в кино на первый и второй ряд было великим счастьем. Это многотрудное дело поручалось только Петьке. У него кулаки, локти, зубы, мускулы… И Петька доставал. Тогда взрослые шли в кино. Однажды, я проходила с кем-то из взрослых мимо кинотеатра (ул. Революционная, кинотеатр «Октябрь», сейчас «Звёздочка» для детей) и смотрю: водосточная труба до пола протянута, до асфальта, а здание двухэтажное, высоченное, я и подумала: «Бедный Петька, как же ему трудно доставать билеты! Они же на крыше разложены, и Петьке вот по этой трубе лазить надо. Как тяжело! Петька — просто герой». А шла я за руки с Петей Большим и его невестой. Та невеста со мной умильно разговаривала, а я чувствовала подвох: не ко мне относится умиление, а к брату.

Петька Маленький был отчаянный. С бугурусланского моста сигал вниз головой в Кинель, когда купались, и не боялся. Он был как Серёжка Тюленин из романа «Молодая гвардия», только я этого тогда не понимала. Первый раз в кино он меня водил. В кинотеатр «Молот» на Коммунистической улице, где сейчас дворец культуры. Дело было летом. Запускали зрителей не через фойе, где на вечерних сеансах играл оркестр, работал буфет, и можно было купить мороженое, а через широкие выходные двери с помостом. Толпа детей. Ринулись занимать места, мы с Петькой в гуще, он крепко держит меня за руку, и тут я чувствую, что с ноги свалилась тапочка. Я в рёв. Петька нашёл мою стоптанную обувку, надел. Мы всё-таки успели занять места на первом ряду, я успокоилась, и тут вдруг погас свет. Ужас! На огромном белом полотне появилась тётка, разинула рот и куда-то в стенку справа ушла. Всё. Вот первое кино.