Однажды летом, примерно в 1948 году, Клавдия Ивановна пришла с работы. Принесли Галю, а пузырьки для молока забыли у крёстной. Меня за ними послали. Всё-таки уже 6 лет было. Вот я пошла. Зевала, конечно, по сторонам. Взяла пузырьки и отправилась обратно. От лавочки до лавочки. На каждой посидела. Один квартал, второй, третий, далековато было идти. Обсидела все лавочки, а они были у каждого дома. А потом взяла пузырьки за соски и стала их друг об друга постукивать. Стучала-стучала — дзинь — они и разбились. Принесла домой осколки с сосками. Клавдия Ивановна и так была измучена, обессилена, а тут ещё это. У неё даже ругать меня сил не было.

Так вот, когда Клавдия Ивановна стала прихварывать и питание уже не могла добывать семье, послали меня за хлебом в чайную. Там его можно было купить. Пошла я босиком и помню, что мне было стыдно идти без обуви, становилась большая. А в чайной обедали московские гости. Они как раз вышли со мной на улицу, человека четыре. На них стали обращать внимание. Шли они посередине улицы, а не по тротуару. И как раз мне по пути. Оказалось, они шли в гостиницу, а мы жили напротив. Наши местные жители вгляделись, видимо, в лица гостей, узнали киноартистов. Мальчишки бежали и кричали им вслед: «Говорухин! Вася! Говорухин!» Так они выражали любовь к сценическому образу Говорухина в кинофильме «Смелые люди» — артисту Сергею Гурзо. Помню, что гордилась: такой знаменитый человек приехал к нам в город.

СВАДЬБА ПЕТИ. ДВА ПЕТРА. СМЕРТЬ ГАЛИ.

К 1948 году относится ещё одно большое событие в жизни нашей семьи: свадьба Петра Михайловича. У него в Бугуруслане была девушка, которую он очень любил (даже я знала об этом). Но она с родителями уехала куда-то очень далеко, и что-то между ними вообще произошло, не знаю, но они расстались. Петя водил полуторку и работал где-то по району. Я гордилась, что у меня такой брат: управляет большой машиной (автомобили были большой редкостью на дорогах города). К тому же и пальто справил. Я кидалась на шею к Пете с разбега.

И вот, когда он работал по району, газ проводил, то встретил в сельской больнице голубоглазую фельдшерицу с загнутыми ресницами. Влюбился. Она ответила взаимностью. Но она была староверка. Её родители поставили условие: прими нашу веру. Петя тут же покрестился по-староверски, но в Бога вряд ли верил, никогда в церковь не ходил, креста не носил.

Они расписались, и свадьба в первый день была у нас в подвале. Мне запомнилось только: было много народу, шум, веселье. Кто — то крикнул: «Ну-ка молодая жена, покажи себя, как ты умеешь плясать?!» Аня в белых одеждах как пошла по кругу! Здорово сплясала! Все были довольны. На второй день поехали в деревню к родителям Ани: Васёне и Сафрону, в деревню Ручеёк, колхоз имени Сталина. Там я, конечно, не была, но родственники так живописали этот вояж, что перед моими глазами встали живые картины. Моя мать и жена дяди Феди, тётя Лена, чудили, т. е. были центром компании, шутили, смешили всю свадьбу. Нарядились цыганками, своровали петуха на станции и с ним сели в поезд. Когда добрались до деревни, то шли через мост и Клавдия Ивановна с тётей Леной сиганули с моста в воду. Всех насмешили, всех удивили, восхитили, это было где-то в октябре 1948-го., а через полгода умерла моя дорогая мамочка и ещё через полгода — тётя Лена. Обе от рака.

Пишу эти записки и как бы живу в том времени. Всплывают образы и уходят. Вот Петька Маленький ушёл. Вот начинает уходить моя мамочка. Она прожила всего на свете 37 лет (1912–1949). Я уже чуть ли не в два раза старше её. Уже 59 лет она в могиле, а сердце не успокаивается. Уже почти 60 лет я оплакиваю её. Галя, сестра, её не помнит совсем. Точнее не помнила. Галя умерла в 2001 году в возрасте 54 лет, а Пётр Ратанов умер раньше Гали на 11 дней в возрасте 69 лет, мог бы дольше прожить, но голова его забубённая, следом за Илларионом ушёл. Теперь, когда уж 7 лет, как он в могиле, когда вновь переживаю своё детство, по-иному смотрю на Петра Ратанова. Он не меньше Петра Михайловича любил меня, а сделал для меня, может быть, и больше, но в семье оно был изгоем. Пётр Михайлович и депутатом избирался, и орден Трудового Красного Знамени заслужил, потому что жизни не жалел, когда служил в газоспасательном отряде. Он изобрёл какой-то шар, в котором опускался прямо в самое пекло, когда газ выходил из-под воли человека, поэтому и умер от рака лёгких. Пётр Михайлович был уважаемым человеком, умел жить красиво. А про Петра Илларионовича говорили, махнув рукой: что с него возьмёшь, любит выпить больше всего на свете, забубённая головушка. Он сам перечёркивал доброе имя своё. Но пил он не на работе. Заслужил медали «За трудовую доблесть», «Ветеран труда», значок «Победитель в соцсоревновании». Дело своё знал и умел доблестно трудиться. Над карьеристами смеялся, в ряды КПСС не вступал, перед начальством не выслуживался, был совестливым, чужого не брал. Жил на свои трудовые средства. Сказать бы ему всё это, да его уж нет. Опоздала. Надежда только на то, что, когда он лежал в гробу, я позвонила в Переволоцк и Клава ответила и успокаивала: «Не плачь. Ты не сможешь приехать на похороны, мы всё понимаем». Может быть в это время он меня слышал. Я ездила на девять дней в Переволоцк, отпевала его в церкви, подходила на исповедь. И батюшка сказал: «Сейчас идёт пост, поститесь и молитесь за него все 40 дней». Я постилась и молилась. На сороковую ночь он мне приснился. Один раз и всё. Он в моём сне был молодой и красивый. Ночевала в Оренбурге одну ночь, у его дочери Клавы. Мы долго с ней разговаривали — целый день. Она рассказывала об отце всё: и хорошее, и плохое. Больше всего запомнилось, как он её ещё маленькой возил на буровую, как поднимал её по лестнице на самый верх, и что она испытывала при этом. Говорила о вкусе хлеба на морозе с запахом нефти. Клаву, свою старшую дочь, назвал именем матери. Она тоже умерла в возрасте примерно 43–44 лет. Молодая, цветущая женщина. Пётр Илларионович доверял Клаве самое