– Не реви сегодня все время. Тебе необязательно использовать голос для того, чтобы ответить да. Просто кивни головой. Это произведет намного лучшее впечатление.

Он начал было отвечать, потом сглотнул и кивнул.

Она запустила расческу в его густые светлые волосы.

Другая женщина, совсем девочка, принесла небольшой столик и лохань. По выражению ее лица Род понимал, что она говрит с ним, но сегодня он совсем не мог слыжать.

Тетя особенно сильно дернула Рода за волосы, и в этот момент девушка взяла его за руку. Он не знал, что она собирается сделать, и высвободился.

Лохань упала со столика. Лишь тогда он понял, что это была всего лишь мыльная вода для маникюра.

– Простите, – сказал он. Даже ему самому его голос показался ослиным ревом. На миг его захлестнули унижение и ненависть к себе.

Им следует убить меня, подумал он. К тому времени, как сядет солнце, я уже буду в Комнате смеха, буду смеяться, пока лекарство не выпарит мне мозги.

Он упрекнул себя.

Две женщины ничего не сказали. Тетя ушла за шампунем, а девушка вернулась с кувшином, чтобы заново наполнить лохань.

Он посмотрел ей в глаза, а она – ему.

– Я хочу тебя, – сказала она очень четко, очень тихо, с загадочной улыбкой.

– Зачем? – так же тихо спросил он.

– Только тебя, – ответила она. – Я хочу тебя для себя. Ты будешь жить.

– Ты Лавиния, моя кузина, – сказал он, словно впервые про это узнал.

– Ш-ш-ш, – ответила девушка. – Она возвращается.

Когда Лавиния занялась чисткой ногтей на его руках, а тетя втерла ему в волосы что-то вроде овечьего шампуня, Род начал чувствовать себя счастливым. Теперь он уже не притворялся равнодушным перед самим собой. Теперь он действительно испытывал равнодушие к своей судьбе, легко принимал серое небо над головой, тусклую волнистую землю под ногами. Был там и страх – крошечный страх, такой маленький, что его можно было принять за карликового питомца в миниатюрной клетке, – носившийся по его сознанию. Это был не страх смерти: внезапно он смирился со своими шансами и вспомнил, как много других людей были вынуждены сыграть в ту же игру с судьбой. Этот крошечный страх был чем-то иным, боязнью, что он не сможет вести себя достойно, если ему действительно прикажут умереть.

Но в таком случае, подумал он, мне не о чем беспокоиться. Отрицательное решение – это не слово, а подкожная инъекция, и первой скверной новостью для жертвы становится ее собственный возбужденный, радостный смех.

На фоне этого странного спокойствия внезапно обострилось его слыжанье.

Он не мог видеть Сад смерти, но мог заглянуть в сознания тех, кто за ним присматривал; это был огромный фургон, скрытый за ближайшей грядой холмов, где раньше держали Старика Билли, 1800-тонного барана. Он мог слышать разговоры в маленьком городке в восемнадцати километрах от фермы. И мог заглянуть прямо в разум Лавинии.

Там был его собственный образ. Но что за образ! Взрослый, красивый, отважный. Род научился не шевелиться, когда мог слыжать, чтобы другие люди не догадались, что к нему вернулся его редкий телепатический дар.

Тетушка беседовала с Лавинией, не прибегая к шумным словам.

«Сегодня вечером мы увидим этого красавчика в гробу».

«Нет, не увидим», – дерзко подумала в ответ Лавиния.

Род бесстрастно сидел на стуле. Две женщины, серьезные и молчаливые, продолжали свой мысленный спор.

«Откуда тебе знать? Ты совсем молода», – проговрила тетушка.

«Ему принадлежит старейшая ферма на всей Старой Северной Австралии. Он носит одну из старейших фамилий. Он… – даже ее мысли заикались, – он очень милый мальчик и вырастет в чудесного мужчину».

«Помяни мою мысль, – снова проговрила тетушка, – сегодня вечером мы увидим его в гробу, и к полуночи он уже будет на пути к Долгому выходу».

Лавиния вскочила, едва не перевернув лохань с водой во второй раз. Задвигала горлом и губами, пытаясь заговорить, но лишь прохрипела:

– Прости, Род. Прости.

Род Макбан, следя за выражением своего лица, ответил дружелюбным, глупым кивком, словно понятия не имел, о чем женщины говрили друг с другом.

Лавиния развернулась и убежала, швырнув в тетушку громкую мысль: «Найди кого-нибудь другого, чтобы заняться его руками. Ты бессердечная и безнадежная. Найди кого-нибудь другого, чтобы обмывал для тебя труп. Я этим заниматься не буду. Не буду».

– Что с ней такое? – спросил Род тетушку, как будто ничего не знал.

– Просто у нее трудный характер, вот и все. Трудный. Нервы, я полагаю, – произнесла та хриплым голосом. Она не очень хорошо разговаривала, поскольку все члены ее семьи и друзья могли говрить и слыжать с уединенностью и изяществом. – Мы говрили друг с другом о том, что ты будешь делать завтра.

– Где священник, тетушка? – спросил Род.

– Что?

– Священник, как в старой поэме из суровых-суровых времен, прежде чем наши люди нашли эту планету и обустроили овец. Ее все знают:

– Это лишь отрывок, но я помню только его. Разве священник – не специалист по смерти? У нас найдется хоть один?

Он следил за ее разумом, пока она лгала ему. Говоря о священнике, Род увидел совершенно четкое изображение одного из дальних соседей, человека по имени Толливер, который обладал очень мягким нравом; однако слова тетушки были вовсе не о нем.

– Некоторые вещи – мужское дело, – прокаркала она. – И к тому же эта песня вовсе не о Севстралии. Она о Парадизе-семь и о том, почему мы его покинули. Я не знала, что ты ее знаешь.

В ее сознании Род прочел: «Этот мальчишка знает слишком много».

– Спасибо, тетя, – кротко ответил он.

– Пойдем ополоснемся, – сказала она. – Сегодня мы тратим на тебя море настоящей воды.

Род последовал за тетушкой и испытал к ней более теплые чувства, когда та подумала, что эмоции Лавинии были верными, вот только вывод она сделала неправильный. Сегодня он умрет.

Это было слишком.

Род мгновение помедлил, подбирая аккорды своего странным образом настроенного разума. Затем испустил оглушительный вопль телепатической радости, чтобы всех зацепить. У него получилось. Все замерли. Потом уставились на Рода.

– Что это было? – спросила тетушка вслух.

– Что? – невинно спросил он.