И я в этом убеждаюсь, когда выхожу на задний двор, чтобы покурить. Блондинка с задранным кверху носом проходит мимо меня к тачке, стоит мне сделать первую затяжку. От этого неприятного совпадения я едва ли не давлюсь дымом. Она садится в машину, конечно же, не забывает посмотреться в зеркальце и поправить выбившуюся прядь из косы.

Я наблюдаю за ней, не скрываясь. Вижу, как она надувает раскрасневшиеся щеки, как натужно дышит. Ее грудь поднимается и опускается от тяжелого дыхания, и от этой картины я почти готов предложить ей искупить свою вину. Зализать мою рану, в прямом смысле этого слова.

Впервые смотрю на нее с мужским интересом. Подчиненные для меня — табу. Но она ведь уже вроде как и не работает на меня, верно? А может мы уже…. Хмм, а это мысль! Возможно, поэтому она на меня так обозлилась? Теперь я заинтригован.

Пытливо на нее смотрю, пытаясь вспомнить, но на ум никто не приходит. А если нечего вспомнить то значит, ничего что стоило бы внимания. Однако я все же не отрываю от нее глаз.

Блонди поворачивает голову в мою сторону тогда, когда я делаю уже последнюю затяжку. Снисходительно приподнимает бровь, замечая мой интерес. Это негласная немая борьба глазами продолжается недолго, но мне хватает, чтобы понять — нет, не спал.

Больше у меня вопросов к ней нет. Я тушу окурок о стену, кидаю его в урну и, развернувшись, ухожу, не оборачиваясь.

Сонечка

За все приходится платить, эту мудрость я усвоила давным-давно. Вот и сейчас, бредя в потемках по большому холодному дому, представляю насмешливое лицо своего отца, когда до него дойдут слухи о моем постыдном увольнении. А они дойдут, я уверена. Всего лишь вопрос времени. Сколько у меня его осталось до обидных слов о своей никчемности, несостоятельности и моих любимых: «Я же говорил!»? Полагаю, не так уж много. А пока иду в душ, чтобы смыть с себя въевшийся запах бара и стыда. Долго под ним стою, вспоминая, перекошенное от гнева лицо.

Сама виновата! Сама.

Поплатилась за дерзость. Да и можно ли надеяться что, нахамив десяти клиентам, можно выйти сухонькой из воды?

Ну, толкнул и толкнул. Сколько там таких? Недосчитаться! Но задел только он.

Завтра после смены мне отдадут расчет. Папенька не упустит такой момент. По правде говоря, он давно поджидает моего фиаско, словно сидя в кустах с биноклем готовый выбежать, чтобы поймать и тотчас же передать будущему супругу с рук на руки. И, пожалуй, я впервые задумываюсь о том, чтобы начать распродавать свой гардероб. С этими мыслями я и засыпаю, чтобы хоть ненадолго избежать реальности, а вместе с тем и ее жестокости.

Просыпаюсь, как и всегда после смены, после обеда. Зимнее солнце просто светит в глаза, даже не грея. Впрочем, зимой ему и не положено. Вставать не хочется. Единственное желание уткнуться в подушку и сетовать на судьбу-злодейку, жалеть себя и ныть. Раньше бы отец, услышав мои всхлипы, бросил бы мир к моим ногам.

Хочешь куклу — держи! Не эту? Тогда пошли в магазин покажешь какую! Машину? На тебе машину! Платье от «Шанель»? Сколько-сколько? Сдурела?! Ну, ладно-ладно не плачь. Будет тебе платье. Будет…

И было и платье, и машина, и куклы какие только душенька пожелает. Избалованна деньгами, но не отцовским вниманием, я всегда была предоставлена сама себе. Однако меня это не смущало. Другого я не знала. Всю положенную родительскую любовь получала не дома. Ее в нашем отродясь не водилось. В садике, в домах друзей и даже в школе меня любили. Некоторые завидовали, но я не кичилась, а принимала как должное. Всеобщая любовь и признание всегда на грани зависти.

Я валяюсь еще долго, перекидываюсь сообщениями с подругами, делясь последними новостями. В ответ получаю:

«Ну и слава богу!» — пишет Дунька.

«Нечего тебе в этом борделе делать» — уже от Варьки.

«Если надумаешь продавать шмотки, то черное платье на бретельках я застолбила. Так и знай!» — это уже от Ули.

Наша дружба можно сказать длиною в жизнь. С садика вместе и до сих пор. Бабоньки мои единственные по-настоящему близкие мне люди. Только они могут в три часа ночи заставить меня купаться в фонтане, только с ними могу гоготать до коликов в животе, только с ними реветь от неразделенной любви в четырнадцать.

Некоторое время я еще наслаждаюсь виртуальным общением, бросаюсь беззлобными колкостями, смеюсь с глупых угроз, а еще договариваюсь прийти отведать Варькины пироги. Чудо, а не девица. За ее стряпню и душу отдать не жалко. Впрочем, один уже отдал и даже не жалеет.

Я бы так и пролежала целый день в кровати, если бы голод не сморил. Неохотно стаскиваю свое ленивое тело с кровати, накидываю домашний халат и спускаюсь по крученой лестнице в кухню. Приглушенные голоса, слышу, как только спускаюсь с лестницы. Поди, опять папенька переговоры устроил в кабинете. Я неподобающе одета для приема гостей, но настолько подавлена и голодна, что мне до фени кого в наш дом принесла нелегкая. Пусть, хоть съезд президентов!

Вхожу на кухню и подскакиваю от неожиданности, услышав скрипучий голос позади.

— Софья, дорогая! Ты что же босиком, свет моих очей? — подходит мой названный муж, кладет мерзкую сморщенную руку на плечо, проводит до локтя, касается спинки костяшками пальцев.

От его, казалось бы, невинных прикосновений мне дурно. Выворачиваюсь из-под его рук, поворачиваюсь и запахиваю сильней шелковый халат на груди, по которой он успевает пройтись сальным поблекшим взглядом.

— Здравствуйте! — напряженно бросаю, отступая на шаг назад, но это вызывает у него только улыбку.

Старый хрен играет со мной. Прячет жадную ухмылку за добродушной улыбкой простачка. Расстегивает пиджак, вываливая свое пузо наружу, что едва ли держится на пуговицах брендовой рубахи, и проводит рукой по блестящей лысине. Делает шаг ко мне, дотрагиваясь толстыми пальцами до волос, перебирает их.

— Что ж так официально, рыбонька моя?

Ему нравятся ласковые прозвища. Нравится заманивать жертву в свои сети. Любит представления и сам не срамиться быть их непосредственным участником. Но меня ему не провести. Своим каждым жестом и словом он демонстрирует превосходство надо мной, потому что знает — все уже решено за меня. И от этого я чувствую себя бабочкой, которой безжалостно оборвали крылья.

Меня спасает отец, который прерывает наше уединение. Его не смущает, что его партнер стоит непозволительно близко ко