– Я не против… Только обзванивать никого не надо. Будем искать реликвию, но делать вид, что ничего не произошло.

– Понял… Тогда я налью по сто пятьдесят!

Он был одет во все черное – от бейсболки и до подошвы кроссовок. Такой цвет очень подходил к его кликухе – в своих кругах его знали как Трубочиста.

У него была уникальная масть – он воровал только через печные трубы.

Хорошо жить тем, которые барсеточники. Эти сумочки в каждой машине лежат без присмотра… Хорошо форточникам – в старой Москве таких окошек тьма тьмущая… А как быть трубочистам? Очень трудно работать в городе с центральным отоплением. Все трубы наперечет…

Человек в черном вышел из метро Фрунзенская и сразу свернул налево. Впереди была длинная и узкая улочка по имени какого-то Хользунова… По правую руку тянулись казармы времен Николая Первого. А напротив длиннющий и красивый забор, за которым парк столетней давности.

Первый раз Трубочист остановился за фургоном, в котором продавали ароматную колбасу и прочие сосиски.

Он проверялся. Он запоминал всех, кто шел за ним… Было уже темно и чернорубашечник стал почти не виден на фоне забора. А когда он юркнул в парк, так и вообще слился с природой. Только не надо было попадать под свет редких фонарей.

Стоя за огромным вязом, Трубочист отследил всех, кто вслед за ним вошел за ограду парка. Среди них не было ни одного, кого он видел ранее, там – за колбасным фургоном.

А это значит, что хвоста за ним нет! И рогов у него нет, и крылышек нет… Не черт, и не ангел. А так – серединка на половинку. Нормальный вор-трубочист и вообще хороший мальчик.

Он улыбнулся приятным мыслям. А еще было радостно, что через четверть часа он получит сорок американских кусков… А работы в том драном музее было всего на час. Они с Гусаком даже устать не успели. Только вот сажи было слишком много – до сих пор не отмылись…

Трубочист пробрался на соседнюю аллею, за которой блестел водоем неопределенной формы.

Вот она та скамейка, где заказчик выдал ему аванс… Теперь пришло время получить всю сумму.

Человек в черном ни разу не вышел из тени. И на всякий случай он в последний момент припрятал корону в укромном месте… Маленькая детская карусель стояла скособоченная, и тяжелая обувная коробка уютно легла под гнилые доски.

Клиент пришел с боем курантов. Прямо, как вежливый король… Сам Трубочист ненавидел такую точность. Человек – не будильник, в конце концов!

Они сидели на разных краях лавки и в этот момент выглядели весьма странно. Ночью в детском парке притаились два мужика. И при этом – не пьют и не курят.

Заказчик заговорил первым.

– Вы сделали дело?

– Все в полном ажуре!

– Принесли вещь?

– А то как же!

– Покажите.

– Дудки! Сначала бабки! Где зелененькие?

– Со мной. Вот они.

Заказчик смело открыл свой кейс и посветил зажигалкой – никаких вещей, и лишь четыре пачки долларов в банковской упаковке.

Трубочист вытащил одну купюру. В полумраке трудно было разглядеть картинку. Он помял бумажку, прислушиваясь к ее хрусту, а потом понюхал денежку и зачем-то лизнул… Похоже, что не фальшивая.

– Порядок! Я готов обменять народную святыню на твои вонючие доллары… Вещь в пяти метрах от нас.

– Отлично! И еще одна просьба… Это все я делаю не для себя. И нам нужна полная секретность. Мы готовы заплатить в два раза больше, если вы на год ляжете на дно.

– Это как это?

– Лучший способ – совершить мелкую кражу и годик отсидеть в уютной колонии.

– Я так понял, Олег Петрович, что через год отсидки я прихожу к тебе и получаю еще сорок кусков. Так?

– Да.

– Так на это я согласен. Вот завтра пристрою денежки и сразу сяду.

– Отлично! И не бойтесь – я не обману.

– А что мне бояться? Я твой особняк на Киевской дороге знаю. И никуда ты от меня не денешься, Олег Петрович… Пойдем совершать обмен. Вот даже жалко отдавать – очень блестящая вещь. Я днем на нее глянул и прямо зажмурился. Сверкает, как казино Рояль…

Ирочка Багрова до позднего вечера не покидала коттедж на окраине Южного Бутова. Этот особняк для конспирации имел много имен, но тем, кто в нем работал, нравилось – вилла «Икар».

Это название придумал лично Потемкин. Он даже постарался приклеить сюда политическую основу. Мол, мы тоже летим к солнцу, хотя наши крылья самодельные, а перья держаться на воске.

Кроме Ирины на вилле оставался и Вадик Хилькевич. Работать ему не очень хотелось, но он не мог оставить девушку одну. Не мог и не хотел… Он сидел в ее кабинете и печально смотрел, как Багрова насилует компьютер, выжимая из него возможное и невозможное.

– Ты только посмотри, Вадик! За последние десять лет в Москве всего два десятка краж через печные трубы.

– И через каминные.

– Да, и через каминные… И все они как-то вокруг одного места жмутся. Все пути ведут в Хамовники. Если предположить, что в Москве один специалист по печным трубам…

– И по каминным!

– Ты прав, Вадик – и по каминным… Так если он один, то живет этот вор где-то здесь… Не люблю я нехороших людей! Ты же, Хилькевич, очень умный. Подскажи, как поймать этого гада.

– Тут, Ирочка, надо пораскинуть мозгами… Я помню, по сводке проходило, что на Плющихе есть трактир под названием «Три тополя». Так вот там собирается всякая шушера. Всякие урки и чурки. Одним словом – тусовка мелкого криминала. Если твой Печник из Хамовников, то там его должны знать.

– Интересно, Вадик… А зачем они все в одном месте собираются? Ведь понимают, что их так легче контролировать.

– Большинство ничего не понимают! Нет предела человеческой глупости! А те, кто понимают – тоже не могут удержаться. Их тянет общаться в своем кругу. Это, как Дом ученых или Дом журналиста.

– А нас туда пустят?

– Я думаю, Ирочка, что членских билетов там нет. А вот фейс-контроль очень даже может быть… Ну, у меня физиономия вполне подходящая. А тебя я чуть загримирую – добавлю стервозности и уберу налет интеллекта.

Хилькевич долго работал над лицом Багровой. Разве мог он в обычной жизни вот так нахально дотрагиваться до ее носика, мять щеки, гладить шею… Не мог! Но всегда очень хотелось. Однажды у него даже закружилась голова, когда он представил, как своими губами прикасается к ее губам.

Для своего возраста Вадик был излишне скромным. Не везде и не всегда! В служебных вопросах мог ругаться и упираться рогом. Но когда дело касалось женщин и его личной жизни, он робел, как старшеклассник в спортзале.