Сразу после этой милой беседы, прямо с акульим хвостом в руке, я отправился к трактирщику Эмилю: сведения, полученные от рыбника, не терпели отлагательства… правда, и акулий хвост тоже.

Эмиль рос в Арле вместе с моим отцом, и когда они встречались, только и делали, что без конца вспоминали былые времена, когда Провансом управлял маркиз[5], когда все шло как по маслу и все провансальцы чувствовали себя в безопасности. Поскольку Эмиль собственными детьми не обзавелся, он стал мне практически вторым отцом и баловал меня своим покровительством вплоть до самой юности.

Тренктайский трактир помещался в одном из самых старых зданий города. У нас часто говорили, что для матросов, застрявших в порту, трактир и церковь представляют собой некое единство: на ночь каждый берет себе девку и напивается до полусмерти, а с утра все толпой бегут на исповедь, чтобы обрести вечную жизнь. Впрочем, приближаясь к берегу Большой Роны, хоть с суши, хоть с воды, трактира просто нельзя было не заметить: он приковывал взгляд своими деревянными ставнями, своей огромной вывеской, своими светящимися в ночи двумя фонарями… Ну и глотки матросни – какие там глотки, бездонные бочки! – неодолимо влекло туда еще до того, как хозяин ступит на землю.

Я с силой толкнул тяжелую дверь и вошел. Эмиля, как обычно, увидел за стойкой.

– Малыш? Ты с чем ко мне?

– Эмиль, хочу попросить вас об услуге. Но можем мы найти какое-нибудь более уединенное место?

– Иди за мной.

Мы прошли через дверь, расположенную прямо за стойкой, и оказались в кабинете владельца трактира.

– Так что с тобой стряслось, малыш?

– Я слышал, у вас тут со вчерашнего вечера живут три бородача.

– Правильно, вчера ближе к ночи такие поселились.

– Опасайтесь их, это бандиты!

– С чего ты взял?

– Узнал от рыбника, который сегодня с ними побеседовал. Вот в связи с этим мне и требуется ваша помощь: слушайте внимательно все их разговоры между собой, это сильно облегчит жизнь вам самому, а если кто-то из них произнесет мое имя или чье угодно из квартала графа де Порселе, немедленно меня предупредите.

– Ты в опасности?

– Ничего особенного, не тревожьтесь.

– Ладно, дружок, согласен, буду держать ухо востро.

Я оставил трактирщика заниматься делами и поспешил домой, пока акулий хвост не протух. Но я отлично знал: Эмиль слишком хитер, чтобы поверить, будто мне ничего не грозит со стороны трех акул, которых прилив выбросил под его кровлю.

Вопреки тому, что я предполагал раньше, последние события убедительно доказывали, что чудесные способности моей книжки – никакое не надувательство, вовсе не дело рук мошенника, но проявление необъяснимого, удивительного феномена. Как можно иначе объяснить, что каждый день сам собой появляется новый текст?

А эти трое, которые с таким азартом ищут книгу, – они откуда взялись?

Я непременно должен узнать, что за мощь таится под потертой кожаной обложкой, прежде чем кто-нибудь доберется до меня и отнимет манускрипт. Разве торговец зонтиками не сказал, что я легко научусь использовать его в своих целях?

Наглухо закрыв ставни и тщательно заперев дверь, я вытащил книжицу из-под рубашки и положил на стол. Ключ к загадке – у меня перед глазами, иначе и быть не может, просто я пока не разглядел его… Пока не научился использовать манускрипт, но научусь! С этой мыслью я внимательно перечитал одиннадцать первых страниц, где описывались одиннадцать самых обычных дней моей жизни, и – ни за одну подробность не зацепился. Но ведь вполне вероятно, что как раз отсутствие подробностей особой важности и есть след? Надо поставить опыт и доказать это!

Вот уже придвинута чернильница, вот уже я взял перо, вот уже передо мной пустая двенадцатая страница… Текст, который я на ней написал, был очень коротким.

Рано утром снова приоткрыл дверь мастерской. К величайшему моему изумлению, на улице меня ждала молодая женщина. С букетом цветов в руке.

Таких невероятных событий со мной отроду не бывало, и исполнение на деле этих трех фраз подтвердит мою безумную гипотезу: поскольку, глядя на почерк, любой подумает, будто это я с самого начала водил пером по бумаге, и поскольку я, пребывая в здравом уме и твердой памяти, могу засвидетельствовать, что все было именно так, как написано на первых одиннадцати страницах, завтра либо случится именно то, о чем идет речь на двенадцатой странице, значит, книжка – верное отражение жизни, либо ничего такого не произойдет, стало быть, содержание книжки – полная ерунда, сама она – пустая забава, и что там ни напиши – окажется чистой выдумкой.

Я позаботился о том, чтобы стиль новой записи соответствовал стилю всех предыдущих: фразы там более-менее короткие, все написано от первого лица и все в прошедшем времени. Если хоть немножко повезет… Как знать, а вдруг то, что я минуту назад изложил на слегка пожелтевшем листе бумаги, завтра осуществится… Мне казалось абсурдным описывать в прошедшем времени события, которые, совершенно очевидно, могут произойти только в будущем, потому я это будущее решил максимально приблизить, но повторяю: логика требовала, чтобы я не менял ни стиля, ни времени глаголов.

Едва чернила просохли, я закрыл книжку, потом еще раз – последний на сегодня! – раскрыл на двенадцатой странице, убедился, что запись никуда не пропала, захлопнул снова и обвязал кожаным ремешком.

В тот же вечер ко мне в мастерскую постучали. Вот те на! Неужто молодая женщина с букетом явилась раньше времени? Нет. Открыв дверь, я увидел сильно встревоженного Эмиля, и это сразу вернуло меня на землю.

– Проходите, проходите быстрее! – сказал я, сопроводив приглашение жестом.

И тщательно запер за трактирщиком дверь.

А он сказал:

– Как ты просил, я подслушал, о чем говорят те трое, что завалились ко мне вчера вечером, и…

– И о чем же они говорили?

– Они ищут какую-то книгу. Они намерены нынешней ночью проникнуть в квартал графа де Порселе и забрать эту книгу.

– С чего они так уверены, что найдут ее именно здесь?

– Они приставили нож к горлу рыбника, и тот признался, что видел именно такую в поясном кармане молодого сапожника. Я беспокоюсь за тебя, малыш! Они придут сюда.