— Может, сварить тебе супчика? — спрашивает дочку, не глядя на меня, и садится на стул в нишу между столом и холодильником.

— Нет, — машет головой Полинка. Впивается острыми зубками в кусок пепперони и слизывает с губ томатный соус. Ну, еще бы. Я бы тоже ни за что не отказался от пиццы в пользу какой-то лапши. Так я думаю, но вслух ничего не говорю. Не хочу нервировать Марьяну. А вместо этого обхожу ее, намеренно задевая рукой, открываю холодильник и достаю две банки пива. Открываю с легким шипением, протягиваю Марьяне. Она медлит, но все же забирает жестянку из моих рук. Наши пальцы соприкасаются, и я замечаю, как, чуть приподнимая тонкие бесцветные волоски, выступают мурашки на ее коже. Она нервничает, хочет меня или… боится? Наверное, глупо делать вид, что я не заметил пришедшего сообщения. Но еще глупее выяснять отношения при дочке. Я уже в курсе, чем это дерьмо обычно заканчивается. Вместо этого говорю:

— Я хотел забрать Полинку на выходные. Ты как, не против?

Марьяна как раз делает глоток. Мой вопрос заставляет ее закашляться. Она отставляет банку и аккуратно стирает с губ пальцами пиво. А я бы многое отдал, чтобы его слизать. Веки тяжелеют, наливаются будто свинцом. Я хочу её… целовать, любить, трахать.

— Э-э-э… Только если не на эти выходные, — бормочет она и отводит взгляд в сторону.

— А что с ними не так?

— У мамы день рождения. Завтра мы планировали поехать к ней.

— Черт. Я совсем забыл, — веду рукой по макушке и морщусь, задевая шишку.

— Больно? — спрашивает меня и прежде, чем успевает все хорошенько обдумать, осторожно ощупывает гематому. Очевидно, она не зря выбрала свою профессию. Желание помогать людям у нее всегда выходит на первый план. Даже когда дело касается меня.

— Переживу, — в голос проникают хриплые, чувственные нотки. Марьяна так близко, что я едва сдерживаюсь от желания усадить ее себе на колени. Или на стол перед собой. Чтобы, наконец, попробовать основное блюдо.

— Где больно? — приводит меня в чувство голос дочери. Марьяна резко отнимает руку, и я невольно тянусь за ней, как полнейший кретин.

— Вот тут, — встряхиваю головой, возвращаясь в реальность, и показываю пальцем на место ушиба.

— Пацалуй, и все плойдет, — Полинка переводит выжидающий взгляд на мать. Я смеюсь. Марьяна вскидывает ресницы, и меня омывает волной холодной ярости, плещущейся на дне её глаз.

— Мои поцелуйчики лечат только тебя.

— Посиму?

— Потому что, — не находится с ответом Марьяна и, щелкнув Полинку по носу, вновь прячется за банкой Бада.

В дверь звонят. Марьяна вскакивает.

— Кого-то ждешь?

— Что? Нет… Нет, вообще-то.

Не знаю, зачем, но я встаю и иду за ней следом. Чего я боюсь? Увидеть того, кто в телефонной книге Марьяны записан как Димка? Интересно, она ему ответила? Или сделает это, когда помеха в виде меня исчезнет? Скулы сводит, я закрываю глаза и слышу противный, слишком высокий голос.

— Привет! Я уж думала, вас еще нет! Все звоню, и звоню… А, Балашов, привет!

— Привет, Настя.

— Не знала, что ты вернулся.

— Как видишь…

Не люблю эту бабу. Несмотря на то, что она лучшая подружка Марьяны. Или как раз поэтому. Не знаю, почему, но я уверен, что эта завистливая сука настраивает мою девочку против меня. И пока ей это с успехом удается. В конце концов — они дружат с пеленок, а я… зарвавшийся урод с непреодолимой тягой к насилию. Так, кажется, она меня однажды назвала? И знаете, мне нечего на это ответить. Я действительно поступил с Марьяной как последняя мразь. Вот только если бы я, с какого-то перепугу, вдруг переключил свое внимание с неё на Настю, вряд ли бы та вспомнила о том, какой я засранец. В этом я уверен на все сто. Таких баб я на своем веку повидал очень много.

Бросаю на Марьяну последний взгляд и возвращаюсь в кухню. Вечер, который я так хотел провести в кругу семьи, накрылся медным тазом. Настю теперь отсюда пинками не выгонишь. Она же считает, что пришла подружке на выручку. Как бы не так…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Доела? — спросил у дочки.

Она кивает, ловко выбирается из своего стульчика и поднимает ручки вверх, требуя взять ее на руки. Делаю вид, что мне тяжело. Пыхчу и тужусь, сокрушаясь о том, что еще немного — и не смогу поднять её вовсе. Полинка смеется, прикрывая ладошкой рот, и мы возвращаемся с ней в детскую. Вечер безнадежно испорчен… Но все равно я рад возможности побыть с дочкой. Я соскучился просто смертельно.

В тот день, когда Полина была зачата, мой другой, не рождённый ребенок, погиб. Может быть, это хоть как-то оправдывает то, что случилось? Иногда я об этом думаю, но гораздо чаще — заталкиваю готовые вырваться на свободу воспоминания обратно. Слишком больно это все. Слишком больно…

Знаете, у меня есть теория о том, что тяжелей всего в этой жизни приходится таким, как я, максималистам. У нас ведь все на разрыв. Эмоции, чувства, страхи… Ты весь — будто оголенный нерв. Если бьешься, то до победного, а если любишь — то погружаешься в это все с головой, ну, а уж если ненавидишь, то все — пиши пропало. И я любил… Сучку, которая совершенно того не стоила. Но это я сейчас понимаю, а тогда… Господи, каким я был придурком! Ничего ведь не замечал. Ни эгоизма, ни поверхностности, ни потребительского к себе отношения. Ники была моделью. Далеко не самой известной, но ужасно амбициозной. Наши отношения позволили ей попасть на первые полосы светской хроники, а вслед за этим — подписать долгожданные контракты с люксовыми брендами. Ну, знаете, Chanel и Balmain, Burberry и GUCCI. Эти контракты для нее были важнее меня, важнее всего… даже нашего с ней ребенка. А я ведь уже мечтал о нем, о большой семье, которой у меня никогда не было. Я так сильно хотел этого… Я будто горел, пылал изнутри. И когда эта тварь поставила меня перед фактом, что сделала аборт… не знаю, что со мной случилось. Наверное, я просто сошел с ума. До сих пор не понимаю, как ее не убил. Не помню, как вышел на ринг в тот день… Как вырубил рефери за какое-то идиотское замечание, как кинулся в драку, сорвав бой и заработав дисквалификацию. Я все… все похерил. То, к чему шел столько лет. А потом закрылся дома, ужрался, как свинья, и в пьяном кураже потребовал вызвать проституток. Вот за одну из них я Марьяну и принял. Абсолютно невменяемый и ни черта не соображающий. Я не понял даже того, что костюм врача скорой помощи — не бутафорский. А сопротивление бьющейся подо мной женщины — вовсе не часть игры. Я не понял даже этого…