совпадает с реальной возможностью, выражая на уровне бессознательного желания объективно назревшую общественную потребность.

Четко обозначившееся на рубеже XX и XXI веков стремление левых вернуться к утопии — прямой результат капитуляции в сфере практической политики. Бунт может вдохновляться утопическими идеями. Напротив, политика начинается только там, где заканчивается утопия. Политика просто обязана быть конкретной и практической, ибо никакой иной политики просто не бывает. Однако это вовсе не значит, будто политики (тем более — левые) должны ограничиваться близким горизонтом мелких и непосредственных задач. Борьба за преобразование общества сама открывает новые перспективы. Только не через попытки осуществления утопических желаний или идеалистических мечтаний, а через конкретную работу по решению конкретных задач, пусть и очень масштабных. Как очень точно сформулировал Дьердь Лукач, «рабочему классу не нужно осуществлять никаких идеалов, он должен лишь высвободить элементы нового общества»[25].

СОЦИАЛИЗМ КАК «ПРЕКРАСНАЯ ИДЕЯ»

В Москве середины XIX века, когда в моду вошли идеи Гегеля, ходил философский анекдот. Англичанину, немцу и русскому поручают за год написать книгу о верблюде. Склонный к эмпиризму англичанин поехал в Египет и стал жить с верблюдами, есть вместе с ними колючки и пастись в пустыне, а вернувшись в Лондон, опубликовал свои записи. Напротив, немец заперся в кабинете и начал извлекать «идею верблюда» из глубин собственного духа. Русский же поступил еще проще: он дождался публикации книги немца и перевел ее — с большим количеством ошибок[26].

Этот анекдот невольно вспоминается всякий раз, когда проблемы социализма, марксизма и их теоретические основания пытаются рассматривать в сфере чистых идей. Причем не столь важно, идет ли речь об опровержении социалистической идеологии или, наоборот, о ее защите. Даже в XIX веке, когда это была все еще, выражаясь словами Йозефа Шумпетера, «бумажная дискуссия», Маркс и его ученики стремились максимально перенести обсуждение в сферу практического анализа, обращаясь к вопросам социологии, политической экономии и к критическому анализу текущей действительности. Несложно заметить, что на протяжении XX века, когда множество попыток создания социалистического общества завершились неудачей, а под революционными лозунгами было совершено множество преступлений, которые пытались оправдать великими целями, у сторонников капитализма появилось изрядное количество аргументов, звучащих более чем убедительно. И если бы социализм был просто бредовой идеей, порожденной фантазией запутавшихся в теоретических дебрях философов, и к тому же еще и чем-то очевидно противоречащим человеческой природе, то после многочисленных поражений, понесенных левыми за прошедшие 50 лет, он неминуемо должен был бы превратиться в веру ничтожной и мало кому интересной секты или вовсе исчезнуть из интеллектуальной и политической повестки. Но это очевидно не так. Что бы ни говорили защитники существующего строя, непреодолимая привлекательность социализма и его вновь и вновь повторяющийся успех в деле мобилизации серьезных массовых движений имеют объективное основание. И основанием этим является сам капитализм, его собственные глубинные противоречия.

Это отлично понимал не только Карл Маркс, на те же тенденции указывал и Макс Вебер, когда писал, что развитый капитализм заключает в себе «хроническую тенденцию к социальной революции»[27]. И речь здесь идет не просто о бедности рабочих, низкой заработной плате или высокой безработице — все эти проблемы так или иначе могут (по крайней мере, в теории) решаться с помощью частичных реформ, — но именно о противоречиях массовых интересов и потребностей, формируемых развитием буржуазной экономики и общества.

Однако, порождая постепенное осознание возникающих проблем и создавая в обществе объективную потребность в их решении, капиталистическая практика отнюдь не дает готовых ответов на вопросы социалистической теории. Если бы это было так, общество в принципе не нуждалось бы в исследователях и мыслителях.

Аксель Хоннет, немецкий философ, представляющий третье поколение Франкфуртской школы, обращает внимание на очевидный парадокс: материальное торжество капитализма не только не сделало его идеи популярными, но, напротив, обострило общественное недовольство существующей системой. Однако недовольство капитализмом не порождает автоматически веры в социалистическое будущее. Хуже того, кризис буржуазной идеологии разворачивается на фоне не менее глубокого и всеобъемлющего кризиса идеологии левых. Для того чтобы изменить положение, Хоннет предлагает переформулировать и заново придумать на новом основании идею социализма.

Такая постановка вопроса более чем обоснованна. Упадок социалистических движений, сыгравших и отыгравших свою историческую роль в XX веке, вызывает естественное желание вдохнуть в них новую жизнь, заново осмыслив их идеологию и теоретическое наследие. Но если подобная попытка предпринимается как бы изнутри идеологического и политического тупика, в котором находятся представители потерпевших поражение сил, то и результаты получаются соответствующие.

В книге «Идея социализма» Аксель Хоннет начинает с размышлений о необходимости преодолеть узкое понимание общественных преобразований просто как перераспределения благ. Эта потребность кажется немецкому профессору крайне узкой и обывательской, порожденной чудовищными диспропорциями буржуазной экономики XIX века. Правда, если взглянуть на современный капитализм с точки зрения рабочих в Бангладеш или даже в управляемом коммунистической партией Китае, подобные требования отнюдь не кажутся утратившими актуальность, но невозможно не согласиться с тем, что «социализм распределения» никак не решает проблем современной эпохи. И дело не только в его обывательской узости, которая так претит философу, а в том, что подобный проект, даже в своем радикальном виде, все еще остается попыткой улучшить положение дел в рамках и на основе все тех же капиталистических принципов производства.

Обывательской идеологии перераспределения Хоннет совершенно справедливо противопоставляет наследие Великой французской революции, вдохновившее Сен-Симона, Фурье и других радикальных мыслителей следующей эпохи — тех самых социалистов-утопистов. Правда, в этой констатации нет ничего нового. Еще Энгельс отмечал, что социализм «по своей теоретической форме… выступает сначала только как дальнейшее и как бы более последовательное развитие принципов, выдвинутых великими французскими просветителями XVIII века»[28].

Утописты начала XIX века призывали расширить сферу социальных прав, выходя за пределы буржуазного порядка. И звучало это требование не только в Западной Европе. Можно вспомнить многочисленных русских демократических мыслителей того же времени, которые все почти сплошь были социалистами, начиная от Александра Герцена и Виссариона Белинского и заканчивая Н. Г. Чернышевским. Так Герцен, объясняя, как пришел к социализму, наглядно показывал связь между демократическими стремлениями и необходимостью социального переворота:

«Политическая революция, пересоздающая формы государственные, не касаясь до форм жизни, достигла своих границ, она не может разрешить противуречия юридического быта и быта экономического, принадлежащих совершенно разным возрастам и воззрениям, — а оставаясь при их противуречии, нечего и думать о разрешении антиномий, и прежде существовавших, но теперь пришедших к сознанию — вроде безусловного права собственности и неотрицаемого права на жизнь, правомерной праздности и безвыходного труда… Западная жизнь, чрезвычайно способная ко всем