– Меня-то? Аглая Степановна я.

– А я Инга.

– Инга? Имя какое-то чудное…

– Ну, я вообще-то Ирина. Но мама с папой кино заграничное посмотрели. «Колдунья» называется, и решили меня переназвать. Так, когда я паспорт получала, меня Ингой записали, – сама не зная почему, вдруг рассказала она совершенно чужой женщине, хотя даже Виктору об этом не говорила… Странно.

– Вон оно как… Но тебе подходит… А ты работаешь или учишься?

– Учусь. На третьем курсе уже.

– И кем будешь?

– Артисткой.

– Ах ты, господи, артисткой… Слушай, артистка, – перешла на шепот Аглая Степановна, – тут парень один есть, тоже из Лешкиных дружков, так он это… кино снимает…

У Инги замерло сердце.

– Ты ему не верь, он до девок лютый, не одну уж попортил, они дуры, ведутся, мол, он их в кино снимет… а ни одну еще не снял… Ты уж с ним поосторожнее. А то вы, красивые девки, на киношников падкие, а ты тем более на артистку учишься. Черный такой, с усищами, Гришкой звать… Говорят, талант большой, только я про талант не знаю, а что бабник первостатейный, это точно.

И вообще… Не люблю я его. Плохой он человек.

Но тут из кухни повалил народ.

– Аглая Степановна, мы все убрали за собой! – сообщила маленькая девушка в ковбойке и в кедах.

– Спасибо, Люсечка! Витюш, а невеста у тебя – загляденье просто. И хорошая.

– Да знаю! Только вот гордая, не захотела с нами пивка попить.

Виктор обнял Ингу, от него пахло пивом и воблой. Ингу передернуло. Вскоре вся компания сидела за шикарным столом. Всем было весело. Инга сидела рядом с Виктором. А напротив сидел Леша Тверитинов, виновник торжества. И не сводил с Инги глаз. А чуть поодаль от него сидел киношник Гриша с красивыми пышными усами. Он усиленно обхаживал свою соседку, очень худенькую девушку с необычным интересным лицом, но девушка, похоже, никак не реагировала на киношника, что его, по-видимому, здорово заводило, и на Ингу он даже не глядел.

Ничего, я же собираюсь быть артисткой оперетты, в кино мне и не надо сниматься…

Вон, сама Шмыга только раз в кино снялась. Но она тогда уже была Шмыгой! А я еще пока никто.

А потом, когда все уже разбрелись из-за стола, Инга взялась помогать Аглае Степановне убирать посуду. Принеся очередную порцию тарелок в кухню, она увидела, что на балкон вышли Леша и усатый киношник. Что ее подтолкнуло, она и сама не знала, только она юркнула в узкое пространство между открытой балконной дверью и кухонным буфетом, встала за занавеской и прислушалась.

– Ну что, Гриня, обломался? – насмешливо спросил Леша.

– Сегодня обломался, но скоро я ее обломаю, делов-то… Но хороша, зараза, я и вправду хотел ее снять, лицо такое… просто Модильяни…

– Репутация у тебя дурная, дружище, – засмеялся Леша. – А ты не обратил внимания на Ингу?

– Кто такая Инга?

– Она красавица… Как ты мог ее не заметить? К тому же студентка ГИТИСа…

– А, эта синеглазая в синем платье?

– Ага, все-таки приметил!

– Ну, это слишком просто…

– Что просто?

– Неинтересно, друг. Одномерно.

– Не скажи… Она такая… От нее парным молоком пахнет.

– Дурак ты, брат, от нее коровником пахнет, навозом… Ты просто разницы между этими запахами не чуешь. Парное молоко тоже ведь в коровнике получают от коровки-кормилицы. Словом, категорически не мой кадр. И тебе не советую…

– Да она вообще девушка моего старого друга. К тому же уже невеста. А я в такие игры не играю.

– Ну да, всем известно, какой ты порядочный…

Инга стояла ни жива ни мертва. От обиды все свело внутри. От меня навозом пахнет, коровником… И со мной неинтересно, я одномерная, видите ли…

А разговор мужчин между тем продолжался. Хотя она от захлестнувшей ее обиды многое пропустила.

– Леш, а ты чего, запал на эту деревенщину?

– Да нет… Хотя вру. Нравится она мне, здорово нравится… Но женщина друга…

– Это, конечно, аргумент, но… Ей лет двадцать, с Виктором твоим живет… Неинтересно. Нет в ней сексуальной цеплялочки, думаю, и как актриса она полный ноль, поверь, я в таких вещах разбираюсь.

– Может, и так, но, может, просто еще не раскрылась девушка, может, в ней еще такой потенциал обнаружится… Ну, устрой ей хотя бы фотопробу…

– Да тебе-то зачем, если женщина друга, а?

– Да, ты прав… Все. Забудь!

– Это несложно. Уже забыл.

– Гриш, скажи, а правду говорят, что ты вроде на француженке жениться собрался?

– Кто говорит?

– Да все практически.

– Да, друг, слинять хочу, мочи моей тут больше нету. Всякая тварь бездарная во все лезет, указания дает, то нельзя и это не моги, и давят, давят…

– Слушай, а у тебя же столько международных премий…

– Ну и кому они на фиг сдались, мои премии? Две ленты на полку положили, сволочи… Ненавижу! Надо валить, Леха!

– А выпустят?

– А хрен их знает… Но тогда Франсуаза может такой скандал в прессе поднять… А мне это еще и на руку. Буду жертва режима в квадрате. И фильмы мои на экран не пускают, и меня в заложниках держат…

– А ты языки-то знаешь?

– Английский у меня свободный, французский, правда, корявый, но я способный, во Франции за три месяца освою…

– Ты думаешь, тебе там дадут снимать?

– Надеюсь. Да ладно, лучше я там в операторы вернусь, чем тут это дерьмо жрать… ладно, пошли к столу, еще выпить надо!

Инга перевела дух. Ей давно уже нестерпимо хотелось в туалет, но она боялась пошевелиться.

Ах, как же ей понравился туалет в академической квартире. Выложенный зелененьким кафелем, и унитаз тоже зелененький, и маленькая раковинка – руки мыть, и зеленое полотенчико. Эх, видели бы этот туалет мама с бабушкой… А еще там к стене была приделана хромированная корзинка… с газетами. Это чтобы читать! А для другого имелся рулон туалетной бумаги. Мягонькой. Инга такой сроду не видала. В магазинах продавалась туалетная бумага в пачках, квадратиками, жесткая, чтобы ею воспользоваться по назначению, приходилось мять ее в руках. А тут… Выходить не хотелось. Интересно, почему это Виктор ее не хватился еще? Она вышла и отправилась на поиски. И нашла его в кабинете. Он спал крепким сном. Ладно, пусть поспит… И тут появился Леша.

– Что, Инга?

– Да вот, Витя уснул… А нам надо уже…

– Да куда вам надо? Успеете.

– Метро закроют.

– Так на такси можно…

Инга смутилась. Такая роскошь им не по карману. Но Леша сразу понял причину ее замешательства.