У родника Ванга попила воды, умылась.

– Сразу легче стало, – сказала она. И добавила взрослым тоном: – Вода все плохое уносит.

Она еще не успела снова повязать косынку, когда небо сделалось совсем темным. Это произошло мгновенно, вдруг – тьма, зловещий гул, свист ветра…

– Смерч! – первой сообразила Милена. – Смерч идет! Прячемся!

Но куда спрячешься посреди широкого луга? Ни деревьев, ни домов. Хотя, может, и хорошо, что их нет: в окрестностях Струмице такие бывали смерчи, что и деревья с корнем вырывали, и дома разносили напрочь.

Кажется, именно такой смерч – огромный темный столб – несся сейчас от горизонта через луг.

– Ой, ослик наш!.. – успела еще вскрикнуть Ванга.

Но сразу же рев, вой и шум заглушили ее слова. Девочки упали в траву, закрыли головы руками.

Они не могли понять, сколько длилось это светопреставление. Но стихло оно так же внезапно, как и началось.

Красимира первая приподняла голову.

Смерч уходил в поле. Казалось, по траве шагает великан, голова которого теряется в облаках.

– Ушел… – испуганно проговорила она.

– Кто ушел?

Милена тоже подняла голову.

– Да смерч! – Красимира вскочила, отряхнула юбку. – Побежали скорее! Как там наш ослик?

– А Ванга где? – спохватилась Милена.

– Не знаю…

Девочки огляделись. Ванги рядом не было. Но не могла же она убежать во время смерча!

– Он ее унес… – с ужасом проговорила Красимира. – Вангу смерч унес!

И всю дорогу до сельской улицы девочки бежали с этим криком:

– Вангу смерч унес! Смерч унес!

И когда Милена влетела в дом Сурчевых, то это же и выпалила с порога:

– Тетя Танка! Вашу Вангу ветер унес!

– Что ты плетешь?! – вскрикнула Танка. – Какой ветер? Не было никакого ветра!

– Не ветер, а смерч, – поправила подружку Красимира. – Он в поле ушел. И Вангу вашу унес!

Едва не сбив девочек с ног, Танка бросилась на улицу.

– Помогите! Помогите! – кричала она. – Вангу смерч унес! Смерч!

– Господи, а я ж его видела, тот смерч! – крестясь, сказала соседка. – Еще подумала: как бы беды не наделал…

Вангу искали до вечера – на лугу, в лесу.

И только перед самой темнотой заметили гору сломанных веток посреди поля. Там, под ветками, и лежала Ванга… Лицо ее было засыпано песком, глаза закрыты – она была без сознания.

– Ванга! Детка ты моя! Ванга! – причитала над ней Танка. – Живая ты? Ой, господи! Ну открой глазки, открой!

Веки Ванги дрогнули. Она попыталась открыть глаза, но это ей не удалось.

– Живая! – воскликнула Танка. – Где больно?

– Глаза… больно… режет… – чуть слышно проговорила Ванга.

– Видишь нас?

– Не вижу… Ничего не вижу.

– Она же меня еще и утешает! – Танка всхлипнула. – Говорит: Танка, я тебе буду во всем помогать. Все делать, говорит, и без глаз научусь… Жалко ее, Панде, сердце разрывается! Знахарка приходила – знаешь, Бояна? – не помогла. А доктор сказал, надо в Белград везти. Может, операцию сделают. Ну что ты молчишь, Панде? – воскликнула Танка, глядя на своего вечно хмурого мужа.

– Без денег ничего не сделают, – наконец проговорил тот.

– Так надо деньги собрать!

– Собирай! – Панде обвел рукой их бедное жилище. – Поищи, может, найдешь! – И с горечью добавил: – Были б у меня деньги, разве б я не дал?

– Все продадим, – решительно сказала Танка. – Машинку швейную. Все, что купят, продавай.

– Не разбрасывайся, – возразил было Панде. – Чем малого будешь кормить? Да второй на подходе.

Он кивнул на ее округлившийся живот.

– Все равно продавай. – Танка открыла расписной сундук, тот самый, в котором привезла в мужнин дом свое приданое, и решительно повторила: – Все приданое мое продавай. Пусть Вангу вылечат.

И все-таки Панде не верил, что кто-то поможет его дочке. И когда, уже в Белграде, шли по улице Князя Михаила – никогда он не видел таких широких, таких красивых улиц! – то думал, что зря сюда приехали, зря продали последнее, зря потратили драгоценное летнее время, когда рабочие руки в селе на вес золота. К тому же он всем своим существом ненавидел сербов, которые правили теперь Болгарией, и ему казалось, что, приехав в Белград, он унизился перед ними.

– Ох, папа, какой большой город! – сказала Вангелия.

– Ты ж не видишь, большой или нет, – пожал плечами тот.

– А я все равно что вижу, – возразила Вангелия. – Чувствую его.

У отца сжалось сердце. Вот так вот теперь и будет всегда… Никогда не откроет она ясные свои глазки.

Но незачем дочке видеть его горе.

– Хватит болтать, – сурово оборвал он Вангелию. – Чувствует она… Пора эти глупости бросить.

Вангелия вообще стала какая-то странная после того смерча. То и дело замирает, задумывается и выглядит при этом так, как будто вглядывается во что-то. Хотя во что ей вглядываться, она же ничего не видит. А однажды сказала, что, когда смерч нес ее по небу, то ей показалось, будто рядом скачет какой-то светлый всадник… Глупости, глупости!

Не только таких широких улиц, но и таких чистых комнат, как кабинет в белградской больнице, Панде тоже никогда не видел. И инструменты, которые ловко держал врач, осматривая его дочку, и яркая лампочка, которой он светил прямо ей в глаза, выглядили необычно и очень дорого.

– Так-так, Вангелия, – сказал доктор, наконец закончив осмотр. – Ну иди, посиди в коридоре. Сейчас папа к тебе выйдет.

Выходя, Ванга обернулась и посмотрела на отца. Хотя что значит – посмотрела? Она ж не видит. Однако Панде показалось, что она пронзила его взглядом насквозь. Когда за ней закрылась дверь, врач сказал:

– Что ж, вы правы. Девочке действительно может помочь только операция.

– Так сделайте, доктор! – вскинулся Панде.

– Я сказал: может помочь, – поднял палец врач. – Что она поможет наверняка, этого вам не пообещает никто, кроме Господа Бога.

– Так, может, попробуете?

Панде удивился робости, которую сам расслышал в своем голосе.

– Попробовать здесь нельзя, – назидательно произнес врач. – Или делать, или нет.

– Делайте! – решительно сказал отец.

– Что ж, подготовим девочку в течение трех дней – и сделаем.

– А сразу нельзя? – спросил Панде. – Мы издалека приехали. Жить в Белграде нам негде.

– Понимаю. Но дело не в этом.