Я вижу эти постылые стены, потолок, который падает уже на голову и мне больно. Больно даже не от того, что не могу влезть в свои любимые джинсы, или что у меня теперь вместо живота какой-то кожаный мешок беспомощно свисает вниз. Нет, мне больно от того, что всем плевать на меня.

Я не могу больше. Я сижу в темноте, а мой ребёнок всё так же орёт. Я представляю, какой он уже багровый от крика и как у него трясутся маленькие ручки и ножки. Но я устала. Устала укачивать. Устала.

Я хочу спать. Просто в тишине поспать не просыпаясь часов 6 подряд. Хотя можно и 5. Да я уверена, что и 4 часа мне бы тоже хватило! Всего лишь 4 часа. Это то время, которое мой муж тратит на игры в компьютере, когда приходит с работы.

Знаете, у меня появилась мечта. Угадаете? Наверное нет. Это не липосакция или абдоминопластика, нет. Я хочу, чтобы меня сбила машина. Страстно хочу попасть в реанимацию и полежать в тишине. Где никто не орёт, не срыгивает на меня, не обсасывает грудь до крови.

Я хочу тишины и спокойствия. Почему мне все родственники говорили, что это счастье? Что ребёнок будет спать первые три месяца постоянно? Где это написано? Это вранье! Нет такого. А ещё давление общественности. Сначала, что надо, прям вот надо замуж, потом надо ребёнка, да ещё и родить самой, а то если кесарево, то не рожала, значит и не мать, кормить грудью, так как, если не кормишь, то тоже не мать.

Я плачу от бессилия. От усталости и безысходности.

Отбросив подушку в сторону, встаю и иду в спальню, где на кровати лежит орущее существо, появившееся на свет, пытаясь разорвать меня на кусочки.

Открываю окно и сразу же в комнату врываются тысячи снежинок, которые принёс пронизывающий питерский ветер.

Они колючие, холодные, но такие приятные. Горячее лицо с радостью принимает их на себя и они тают, отдавая свои жизни, чтобы спасти меня от того жара, который пышет внутри. Я не могу его потушить сама. Может быть они мне помогут? Такие маленькие, такие беспомощные. Такие же, как мой ребёнок. Но они не орут, а отдают свою жизнь ради меня.

Не могу смотреть на сына. Не могу видеть, как он трясется.

Я смотрю вниз и вижу, что там всё белое, чистое и такое холодное. Мне надо туда! Я знаю, что мне надо туда, потому что там будет тишина. Раз и всё.

Скользкий подоконник. Но не он виноват в том, что не могу залезть. С теми габаритами, что у меня стали, не так просто покорить даже высоту табуретки.

Вот, теперь я сижу у открытого окна, свесив ноги на улицу. Ветер вносит всё так же в комнату снежинки и они тают, оставляя после себя маленькие капельки. Я чувствую, как волосы становятся влажными, лицо прохладным, а в душе растёт спокойствие.

Смотрю перед собой, стараясь понять, зачем я вообще сюда залезла.

Что-то не то. Почему стало так тихо? Спокойствие начинает затягивать паутина страха. Я не слышу криков. Почему? Что случилось?

Резко оборачиваюсь и вижу, что мой малыш лежит с закрытыми глазами. Что с ним?

Резко спрыгиваю с подоконника и оказываюсь рядом с сыночком. Пусть орёт, пусть кричит, но только, что бы был жив! Это я, я виновата, если с ним что-то случилось! Это я!

Быстро трогаю его и он начинает ворочаться и в следующую секунду я слышу пронзительный крик.

Слава Богу! Он плачет! Он плачет, потому что жив. Он просто устал от криков, а может быть ему было так же жарко, как и мне? И эти самые снежинки охладили не только мой разум, но и его измученное криком тело.

— Лёшенька, котёночек, — говорю я, беря на руки своё сокровище. — Малышик мой.

Аккуратно закутав его в одеяло, подхожу к окну и закрываю створки, чтобы не простудилось моё солнышко.

Какая же я дура! Я знаю, что он плачет не потому, что хочет поиграть на моих нервах, а потому что у него что-то болело. А может быть ему не хватало меня.

Мы садимся и я начинаю кормить моего сыночка.

Ну почему мне так одиноко? Почему я не могу просто позвонить подругам или знакомым? Когда они слышат мой голос, то у них сразу тысячи срочных дел. Да, мы теперь играем за разные команды. У них нет детей, они не хотят слушать про подгузники, коляски, новые умелки и так далее. Но я не говорю об этом…Да даже, если и говорю иногда, то почему им меня не послушать 5 минут? Им это ни о чём, а для меня целых 5 минут общения с человеком, которому мне не надо попу подмывать.

Я не понимаю, что со мной. То я вся в счастье и любви, то мне хочется шагнуть в никуда.

Когда говорили со свекровью, то намекнула ей, что может быть у меня послеродовая депрессия. Но она сказала, что это новомодное слово сейчас всегда и все используют, чтобы оправдать безделье и лень.

— В наше время не было такого. Дом, скотина и крутись.

У меня тоже свой дом (точнее квартира), скотина в виде сына свекрови, который приходит пожрать и поспать, и я кручусь. Но, если даже словосочетания " послеродовая депрессия" не было в то время, это не говорит, что не было этого самого состояния.

Я боюсь. Не за себя. За сыночка, что могу что-то сделать. Мне страшно от самой себя. От мыслей и от того, что пару минут назад я сидела на скользком подоконнике и меня тянуло вниз. Если бы я потеряла равновесие, то мой малыш остался бы один до прихода своего отца. Он бы был совсем один и никто не пришёл бы ему на помощь.

Нет, я не могу позволить себе эту депрессию. Не могу и не хочу.

В эту минуту во мне проснулась наконец-то любовь. Та самая, про которую говорят, что она рождается в тот момент, когда рождается