Даже ужин.

Он покинул Квартал Уличных Крыс, чтобы открыть охоту на торговцев, которые, возможно, еще не успели как следует изучить его способы добычи пропитания. Обезьяны вовсе не считались в Аграбе чем-то необычным: как бы их ни гоняли, они нередко промышляли на уличных базарах, воруя с прилавков орехи и фрукты.

– Кажется, сегодня как раз подходящий день для дыни, – решил Аладдин, высматривая подходящую цель из густой тени возле запряженной верблюдами повозки. От одной только мысли о спелом, сочном ломтике его живот согласно забурчал. При этом события сегодняшнего утра были по-прежнему свежи в памяти Алладина, и это в немалой степени повлияло на его выбор. Торговец дынями, на имущество которого он нацелился, был как раз занят тем, что во весь голос орал на женщину, которая отважилась с ним торговаться.

– Ты что, хочешь, чтобы я с голоду умер? Если я снижу цену для тебя, того же начнет требовать каждый покупатель. И как ты посмела выйти на улицу без головного платка, бесстыдница? Отправляйся обратно в гарем, где тебе и место!

Женщина удрученно повернулась, чтобы уйти. В ее длинных, заплетенных в косу волосах поблескивали серебряные нити седины, платье болталось на ее истощенном теле, как пустое. Аладдин невольно поймал себя на мысли, до чего она похожа на его мать. За ней устало плелась худенькая девочка – не то дочка, не то внучка.

– Значит, решено. Сегодня у нас дыня, – пробормотал он сам себе. Поманив Абу, он указал ему на нужный прилавок. – Твой выход, приятель.

Уговаривать обезьянку не пришлось: зеленая гора ароматных дынь и так ее манила.

Аладдин, подтянувшись, легко вспрыгнул на ближайший навес, а оттуда перескочил на балку каркаса, который поддерживал палатку торговца дынями. Прижавшись ухом к ткани навеса, он внимательно прислушался. Едва торговец завопил, принимаясь гонять Абу, он свесился с крыши палатки и одним молниеносным, поистине змеиным движением ухватил ближайшую спелую дыню.

Снова скрывшись от людских глаз, он издал короткий переливчатый свист, который человек несведущий наверняка принял бы за песенку горлицы.

Громкое стрекотание обезьянки тут же стихло.

– Вот-вот, проваливай отсюда, воришка! – услышал Аладдин раздраженный голос торговца.

В следующее мгновение Абу уже находился на перекладине навеса рядом с Аладдином. Они оба сидели на корточках, до смешного похожие друг на друга, пока Аладдин разделывал дыню об острый конец какой-то жерди.

– Вот это стоящее дело, – с удовлетворением сказал Аладдин, с наслаждением откусывая от исходящего соком, медово-сладкого ломтя. – Вот это настоящая жизнь!

Он удобно устроился, поедая свой ужин и чувствуя, как солнечное тепло ласкает его кожу и мышцы. Утренние синяки на ногах и руках уже почти его не беспокоили. Остатки дневного зноя быстро развеивались под вечерним ветерком, и базарная площадь быстро заполнялась людьми. Повсюду, насколько хватало взгляда, раскрывались все новые разноцветные палатки, пестрые навесы цеплялись ко всему, к чему только можно было прицепиться, готовясь к оживлению торговли. Отсюда, сверху, Аладдину казалось, что это яркие бабочки раскрывают крылья, чтобы погреться в последних лучах солнца. В оранжевом свете заката белые арки, башни и балконы отливали благородным старым золотом.

Высыпавшие на площадь горожане – мужчины в широких блузах и тюрбанах, штанах и рубахах, и женщины в длинных разноцветных платьях, у кого из шелка, а у кого из хлопка, кто с платком на голове, а кто без, – внимательно и придирчиво рассматривали товары, перебирали фрукты и безделушки, ощупывали ткани и вышивку. Кое- где среди них мелькали чужеземцы – мужчины в темных галабеях и с подведенными глазами и женщины с чернеными бровями и веками. Иногда под темной тканью вдруг мелькал проблеск золотого браслета или изумрудный всполох ожерелья.

Аладдин вздохнул, полностью довольный жизнью. Разве найдется на всем белом свете место прекраснее, чем суматошная, шумная, пестрая Аграба, вобравшая в себя все известные миру народы и богатства?

Но тут его взгляд упал на полуголых, костлявых стариков, которые тихо стояли в темном углу, ожидая, когда кто-нибудь небрежным кивком прикажет им убрать с улицы верблюжий навоз или другой мусор, а потом бросит за это мелкую монетку. Вот так они и проведут остаток своей жизни. Но после того, как эти люди долгие годы заботились о своих семьях, разве они не заслужили, чтобы теперь кто-нибудь позаботился о них? Чтобы они тоже могли сидеть вечерами и пить чай и играть в шахматы, покуривая кальян и радуясь веселому щебету внуков?

– Что ж, Абу, пожалуй, нам...

Вдруг он умолк и насторожился.

Привычное ухо Аладдина мгновенно уловило, как в настроении толпы что-то изменилось. Люди останавливались и поворачивали головы, глядя на идущую через базар девушку. На ней было желтовато-коричневое платье, голова была повязана платком – точь-в-точь как одевались все местные женщины... однако сразу чувствовалось, что базар не был для нее привычным местом. Она медленно шла вдоль прилавков, то и дело останавливаясь и с детским восторгом глазея по сторонам, как будто видела все это в первый раз. Ее глаза были большие и ясные, а волосы – черные, как полуночное небо. Яркие, как вишня, губы радушно улыбались и явно шептали то «здравствуйте», то «извините» людям, которые вовсе не ждали от нее извинений и не собирались с ней здороваться. Она двигалась с грацией гонимого ветром облачка, словно ее тело совсем ничего не весило, и несла голову со спокойным достоинством. Таким... естественным.

Аладдин почувствовал, как его сердце пропустило удар. Он никогда не видел ее раньше... как и никого, похожего на нее.

Девушка вскинула руку, поправляя платок, и в ее волосах блеснула замысловатая диадема с изумрудом, размеры которого не могли не броситься в глаза.

«Вот оно что. Выходит, это дочка какого-нибудь богатея, в первый раз отважившаяся выйти на базар без толпы служанок. Захотелось ей опасных развлечений, видите ли».

Разумеется, Аладдин тут же заметил, что за ней наблюдают.

Хищные взгляды, беспощадные ухмылки. Его сердце упало. Он воровал только еду для себя и для Абу. Ну, и иногда еще для незнакомых голодных ребятишек. Но другие Уличные Крысы не были столь щепетильны. Если она будет и дальше вот так бродить, зевая по сторонам, то останется без своих драгоценностей и прочего добра еще раньше, чем успеет дойти до конца площади. Да уж, если Дубан и Моргиана сейчас здесь, то они оберут ее до нитки быстрее, чем он успеет съесть дыню.

Если только их не отвлекут ее ослепительно прекрасные миндалевидные глаза...

Одна из Уличных Крыс уже «невзначай» заступила ей дорогу. Аладдин хорошо его знал: слишком щуплый для своего возраста, тощий и вертлявый, глазастый, с непомерно большой головой, он легко мог сойти за ребенка, чем и пользовался, напуская на себя очень-очень голодный и очень-очень жалобный вид. И вот теперь он «случайно» оказался на пути у девушки.

Из своего укрытия Аладдин не мог слышать, что он говорит, но, судя по сочувствующему выражению лица девушки, трюк сработал. Более легкой жертвы было не найти на всем базаре.