Время от времени Нине начинало казаться, что проблемы лишь множатся, обступают её со всех сторон, и круг всё сужается и сужается. В конце концов, развязка наступит.

На следующий день Зинаида Тимофеевна пришла прямо с утра. Нина от души её поблагодарила, заверила, что расплатится, как только получит зарплату, а это будет совсем скоро, и принялась перечислять, чем нужно будет покормить ребёнка, и во что одеть, если они решат выйти на улицу. Удостоверившись, что пожилая женщина всё запомнила, подошла к дочери и присела на корточки перед столиком на низких ножках, за которым Ариша обычно рисовала. Чтобы привлечь внимание дочери, коснулась пальцем её подбородка, заставляя посмотреть на себя.

— Солнышко, я пошла на работу, приду к пяти. А ты останешься с бабой Зиной. Слушайся её, пожалуйста, когда на улицу пойдёте. Не задерживайся нигде, хорошо? — Улыбнулась. — А то она не знает, что с тобой делать, когда ты увлекаешься.

Ариша внимательно мать выслушала, после чего наморщила нос. Нина тихо рассмеялась и попросила чуть слышно:

— Не скандаль. — Поцеловала дочку в щёку. — Я буду по тебе скучать.

Когда обернулась от двери, чтобы взглянуть на неё перед уходом, Ариша сидела, подперев щёку ладошкой, и смотрела на неё. Нина помахала ей рукой.

Два урока в школе прошли без всяких эксцессов. Нина наблюдала за восьмилетками, которые не особо старательно повторяли движения, что она им показывала, пару раз шикнула на зазевавшихся и сбившихся с шага, хлопала в ладоши, отстукивая ритм, а когда музыка смолкала, громко хвалила учеников, надеясь, что после похвалы у них будет больше желания прийти к ней в следующий раз. Частенько вспоминала себя в их возрасте: её невозможно было отвлечь от танцев. Но каждому своё. На перемене, когда Нина переодевалась в крохотном кабинетике за актовым залом, к ней заглянула Люда Потапова, секретарь директора школы.

Нина не назвала бы их отношения крепкой дружбой, они никогда не встречались за стенами школы, но на работе, на перемене, могли выпить вместе кофе и поболтать от души. Иногда даже делились проблемами, чисто по-женски, не спрашивая совета, а желая облегчить душу.

— Ты уже бежишь? — Люда остановилась в дверях, наблюдая за тем, как Нина торопливо складывает вещи в сумку. — А я на чай тебя позвать хотела, у меня конфеты есть. Швейцарский шоколад, представляешь.

Нина кинула на неё заинтересованный взгляд.

— Это кто такой щедрый?

Люда состроила смешную рожицу.

— Да приходила мамаша одной лентяйки. Всё задабривает. Надеется, что случится чудо и в последние дни года, её чадо закончит четверть на отлично.

— А тебя-то ей чего задабривать? Ты же оценки не ставишь.

— Нин, ты не понимаешь, от меня ведь зависит, допустят её к директору или нет. Пока он для неё всегда занят.

Нина качнула головой, но улыбку прятать не стала.

— Хорошо ты устроилась.

— Да надоела она всем. Таскает и таскает конфеты, — и пояснила: — у неё магазин свой. Но какой от этого толк, если её раскрасавица вместо того, чтобы учиться, за школой чадит и плевать ей на учёбу? — Люда упёрла руку в бок. — Короче, ты на чай придёшь?

Нина застегнула молнию на небольшой спортивной сумке, выпрямилась и с сожалением покачала головой.

— Не получится, я опаздываю уже. — Взглянула на приятельницу с надеждой. — Но ты ведь оставишь мне конфетку? Я завтра приду. Никогда не пробовала швейцарский шоколад.

— Что с тобой делать, — фыркнула Потапова и взбила пышную причёску, отливающую медью. И не удержалась, полюбопытствовала: — Тебе там хорошо платят?

— Ну не то чтобы, — не стала таиться Нина, — но регулярно. Это важно.

Люда упёрла руку в бок, принимая воинственную позу.

— А твой не объявлялся?

Нина только головой покачала.

— Вот гад, — с чувством выдохнула Потапова. — Слинял в Москву, с глаз долой — из сердца вон.

Хоть бы о ребёнке подумал! — Они вместе вышли из кабинета, и пошли через зал. — Кстати, ты бы поговорила с нашим директором, может, возьмут Арину в нашу школу, на льготных условиях?

Нина подавила вздох.

— Не знаю. Я ещё хочу попытать счастья с художественной гимназией. Не могут же они закрыть глаза на её способности? Нужно пройти собеседование, показать им её рисунки.

— Ну, попробуй, попробуй. Но я всё-таки почву прощупаю, осторожненько, «своего» поспрашиваю.

Нина благодарно улыбнулась.

— Спасибо.

— Да чего уж там.

— И конфету мне оставь! — напомнила ей Нина, уже спускаясь по лестнице.

Люда только головой качнула, поражаясь.

— Запросы у некоторых.

Нина рассмеялась и бегом сбежала по ступенькам.

Надо сказать, что она жалела о том, что проболталась Людмиле о второй работе. Нужно было молчать, нужно было покрыть это мраком и тайной, чтобы никто и никогда даже мысли не допустил, но при устройстве зачем-то — один Бог знает, чья это была причуда! — затребовали диплом и грамоты, желая удостовериться, что берут на эту вакантную должность профессионала, и пришлось просить всю ту же Людмилу добыть их, изъять из личного дела школьного отдела кадров, чтобы продемонстрировать новым работодателям. Конечно, Нина не сказала приятельнице, где именно она собирается подрабатывать, но вопросы, которые время от времени возникали, Нину не радовали. Всё время боялась, что правда откроется, и тогда у неё могут возникнуть серьёзные неприятности, не говоря уж о позоре. Хотя, позорного в её работе ничего не было, всё те же уроки танцев, но уже не для детей. Она старалась относиться к своему делу спокойно, хотя первое время переступала порог заведения с опаской и тревогой. Её, непривычную к изнанке жизни, пугало всё, начиная с дюжих охранников со свирепыми физиономиями, до её учениц, зачастую разбитных девиц, которых порой от души смешило то, что её, Нину, до безумия смущало. Но со временем свыклась, и с девушками общаться научилась, и охранники оказались не такими уж плохими ребятами и вовсе не свирепыми. Вот уже полгода они приветливо улыбались ей и распахивали перед ней двери закрытого мужского клуба. В баре бесплатно наливали — минералку или чай, не подумайте дурного; официантки болтали с ней, как со своей, обсуждая общих знакомых, а начальство, если можно так назвать коротышку с ехидным взглядом в поношенном джинсовом костюме, милостиво улыбалось и посматривало с намёком. Намёки эти Нина не уважала, но ссориться с тем, кто устанавливал в этом заведении порядки, она не рисковала. Всегда старалась быть безупречно вежливой, не давая возможности приблизиться к себе ближе, чем того требовали обстоятельства. Витя Жаба, как называли за глаза хозяина этого заведения, за привычку часто моргать выпученными глазами, только с виду не производил должного впечатления, но после пятиминутного общения с ним с глазу на глаз, становилось понятно, что недооценивать его нельзя. У него не только взгляд был ехидным, он и характер имел пакостный и злопамятный, злить его было опасно, он обязательно мстил своим обидчикам, причем делал это чужими руками, что было куда опаснее.