Отец быстро поцеловал меня, кольнув щетинистой щекой, мама торопливо обняла уже в дверях, сказав: «Смотри, учись хорошо, слушайся деда». Мы вышли за дверь и направились к остановке автобуса, нагруженные мамиными пакетами. С неба накрапывал мелкий дождь, пахло весенней сыростью, размякшей землёй и набухшими почками. Я на секунду обернулась ещё, прежде чем свернуть за угол, и взглянула на тускло светившееся в весенних сумерках окно квартиры.

Больше я в ней никогда не была.

Деду позвонили из порта через две недели. Я в тот момент сидела над уроками, с тоской глядя в задачник по математике. Из пункта А в пункт Б вышел пароход… Когда он достигнет пункта назначения, если его скорость…

В прихожей зазвонил телефон – допотопный пластиковый аппарат, несколько раз перемотанный синей изолентой. Дед не спеша добрался до него, кашлянул и произнёс:

– Слушаю.

Я поначалу не особенно вникала в разговор и лишь через несколько минут удивилась, почему же не слышно дедовского голоса. Лишь какое-то глухое повисшее над всем домом молчание.

Из пункта А в пункт Б вышел пароход…

Я поднялась из-за стола и выглянула в прихожую. Дед стоял, вцепившись узловатой натруженной рукой в дверной косяк, и напряжённо слушал голос в трубке.

– Дедушка, кто там? – спросила я.

Но он ничего не ответил, даже не шикнул на меня, не отмахнулся, как делал, если разговор был важным. Просто стоял неподвижно – и у меня тревожно и колко потянуло в груди.

– Спасибо, я понял, – наконец выговорил он каким-то непривычным голосом.

Дед положил трубку, посмотрел куда-то себе под ноги, будто бы надеялся разглядеть что-то под подошвами старых клетчатых домашних тапочек. Затем поднял взгляд на меня и произнёс хрипло:

– Рада… – замялся, откашлялся и начал снова: – Рада, внучка…

В голове у меня, как заезженная пластинка, все звучало: «Из пункта А в пункт Б вышел пароход…»

– Что? – почти прошептала я.

– Рада, сейчас из порта звонили. «Нежин» попал в шторм у берегов Йокогамы. Капитан не справился с управлением, его вынесло на камни…

– Все погибли? – как-то буднично, почти спокойно поинтересовалась я.

– Не все, есть выжившие, – мотнул головой дед. – Но…

Дальше он мог уже ничего не говорить. Я все поняла по его побелевшим губам, по пальцам, машинально теребившим пуговицу на рубашке. На той рубашке, к которой мама ещё недавно пришивала заплатку. Я вдруг почему-то подумала, что ещё сегодня мы с ним на обед варили пельмени, которые она налепила перед отъездом. И словно почувствовала, как засаднила щека от прикосновения жесткой щетины отца.

Неужели это больше никогда…

Да нет же, не может быть. Ведь я же помню, я чувствую. Из пункта А в пункт Б вышел пароход… Когда он достигнет пункта назначения? Когда достигнет? Никогда, потому что он попал в шторм у берегов Йокогамы.

Дед произнёс что-то ещё, но я уже не слышала. Я медленно повернулась, стащила с крючка куртку, сунула ноги в кроссовки и вышла из дома. Задрала голову, подставляя лицо тёплому весеннему дождику, глубоко вдохнула, чувствуя, как что-то как будто трещит и рвётся в груди, и быстро побежала к лесу.

Да, я была тогда жестока в своём детском горе, я не думала о деде, который потерял дочь, любимую больше жизни, не думала о том, что должна остаться с ним, поддержать его, а не волновать ещё больше, убегая куда глаза глядят. Это было моё первое горе, и мне было так больно, так невыносимо, словно что-то выкручивало внутри все внутренности, жгло огнём лёгкие, заживо сдирало с меня кожу. Я не могла остановиться, и всё бежала, бежала, не зная куда, чувствуя лишь, как по лицу хлещут ветки, а ноги увязают в непроходимой грязи.

Гришка нашёл меня ближе к ночи. Я к тому времени совсем выбилась из сил, вымокла и промёрзла до костей. Я пробралась через болото – куда ни один нормальный человек из местных соваться не решался, меня же именно он когда-то и выучил, как осторожно перепрыгивать с кочки на кочку, не проваливаясь в трясину. Когда Гришка высмотрел меня, я сидела как раз на одной из таких кочек, под кустом. Как он разглядел меня в дождливых весенних сумерках, я так и не поняла.

– Ты куда забралась, чокнутая? – окликнул меня он.

– Никуда, – огрызнулась я. – Сам чокнутый.

– Ну, конечно, – фыркнул он. – Это я в болото по самой топи полез. Да ещё и без палки. Чего тебя туда понесло?

По голосу его я сразу поняла, что он, конечно же, уже знает, почему меня сюда понесло: в болото, в самую слякоть и гать. Но в жизни не скажет этого вслух, не станет растравливать душу пустыми разговорами и выражениями сочувствия. Такой уж он был – мой единственный друг.

Он постоял немного, глядя на меня, убедился, что я не собираюсь трогаться с места, и исчез в кустах… Через несколько минут он вынырнул из зарослей папоротника, таща за собой здоровенную палку, а потом двинулся вперёд, ко мне, прощупывая ею топкое дно. И вскоре уже плюхнулся на сырой мох рядом со мной и боднул меня головой в плечо.

– Ну и долго ты будешь здесь сидеть?

– Сколько надо, – огрызнулась я. – Тебе-то что?

– Да так, прикидываю, когда мы с тобой отдадим тут концы от голода и холода, – непринуждённо пояснил он.

– Ты-то с чего? Можешь идти домой, я не держу, – бросила я.

– Неа, не могу, – покачал головой он и посмотрел на меня очень серьёзно.

И от его взгляда что-то надломилось внутри, я кашлянула, шмыгнула носом и вдруг повалилась головой ему в плечо и завыла – жалобно, тоненько, на одной ноте. Гришка не произносил ни слова. Он просто держал свою удивительно тёплую для такого промозглого дня широкую ладонь на моей спине, между лопаток, и шумно дышал в висок, прижимая к себе мою голову. И от этого почему-то становилось легче.

Когда слёзы иссякли и я замолчала, лишь судорожно вздрагивая время от времени, он вдруг просунул руку в карман своей куртки и вытащил оттуда половинку бублика и яблоко.

– На вот, поешь! Небось голодная целый день!

Я снова всхлипнула и вгрызлась зубами в бублик.

Вскоре состоялось торжественное прощание, организованное городским пароходством. Закрытые гробы с установленными на крышках фотографиями, море цветов – чересчур ярких, крупных, бутафорских. Траурные речи, даже оркестр. Помню, меня сфотографировал местный корреспондент – должно быть, отличный получился снимок для статьи в вечерней газете, очень проникновенный. Девочка, оставшаяся сиротой в результате жуткой трагедии. Потому что пароход вышел из пункта А, но не дошёл до пункта Б, разбился о камни у берегов Йокогамы…

Дед всё прощание стоял рядом со мной и сжимал мою руку. Ему доводилось уже присутствовать на таких мероприятиях – он ведь был моряком, а в море случалось всякое… Тогда, в детстве, мне казалось, что ему, наверное, проще всё это перенести, ведь он был на похоронах не впервые. Я не знала ещё, что к боли невозможно привыкнуть, что от неё не вырабатывается иммунитет. И сжиться с ней можно единственным способом – обуздать её, не дать себя раздавить, пить маленькими порциями каждый день и постоянно носить в себе её едкое послевкусие.