Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сидел на кровати, прекрасно понимая, что чувствует человек, которого стукнули по макушке хрестоматийным пыльным мешком, слишком плотно набитым информацией. В голове пустота, во рту пересохло, чувств и мыслей никаких, только ушам щекотно от стекающих капелек пота.
– А теперь у тебя два варианта, – сказала Зои. – Дать мне денег на аборт, уйти и никогда больше мне не звонить. Либо просто дать мне денег. Много денег, потому что решение твоей проблемы стоит дорого.
– Мне нужно в душ, – сказал я.
Встал с кровати и ушел туда, где горячие струи хлещут по голове и плечам…
Где шум падающей воды заглушает звук мыслей, которые бьются внутри черепа, словно напуганные зверюшки…
Туда, откуда отчаянно не хочется выходить в мир, где тебе приходится принимать слишком тяжелые решения, о последствиях которых страшно даже подумать.
Глава 3. Зои
Если меня спросят, кто мой любимый литературный персонаж, я отвечу не раздумывая.
Миледи.
Да, та самая – отчаянная и хладнокровная бизнес-вумен из романа моего детства, который я перечитывала раз за разом. Леди Винтер, баронесса Шеффилд, королева Миэрина… хотя нет, это другое, но суть одна. Там тоже была крутая бабенка, которую завалил какой-то слюнтяй.
Но при этом я никогда не поверю, что четыре алкоголика и тунеядца смогли бы справиться с миледи, – как и в то, что такая волчица, как Мать драконов, могла подставить свое брюшко под кинжал короля тряпок. Истории, где крутых женщин сначала обманывают, а потом убивают, пишут мужчины.
В жизни все не так.
В жизни такая женщина, как миледи, до старости рулила бы и кардиналом, и королем, и всей Францией. Так же, как Мать драконов, хладнокровно управляла бы всей той сказочной страной – ну, может, на пару с пьяницей-королевой, которая тоже та еще просчитанная стерва…
Начавшийся дождь постучал в окно, и я оторвалась от размышлений на отвлеченные темы. Макс отмокал в ду́ше после моих слов, боясь оттуда выйти, так как здесь его ждали новые слова, от которых ему потом будет уже не отмыться. Но выйдет, никуда не денется.
И я знаю, что он скажет, потому что у него просто нет иного выхода.
Экран его телефона, который он оставил на кровати, загорелся зеленым. Сообщение от «Милая».
Я усмехнулась.
Явно не от меня – я у него в телефоне как «Иван Петрович, автосервис». Интересно, что ему пишет Вика?
Открываю сообщение…
Так.
Спокойно.
Кровь, бросившаяся в голову, и задрожавшие руки – это не про тебя!
Это не ты!
Это «Зойка-скунс», которую шпыняла и презирала в школе элита класса – сначала за то, что училась лучше многих и не давала списывать, а потом за то, что у нее первой в старших классах начали формироваться выпуклости и вогнутости, на которые слюнями исходили не только пацаны-ровесники, но и трудовик с физруком.
Ты – это Зои!
Та, которая в девятом классе хладнокровно сняла туфлю и пробила каблуком голову заводиле той самой классной элиты. Та, которая до этого несколько лет плакала в подушку от бессилия и однажды после очередной пощечины – не помню уже, словесной или реальной, – умерла. Сгорела, выжгла себя изнутри, когда в душе́ закончилась смазка из слез и, растрескавшись, развалилась на куски чаша терпения.
И тогда из этих обломков и пепла родилась я.
Зои.
Девочка, которая, пробив голову той стерве, посмотрела, как она корчится на кафельном полу туалета, размазывая по лицу сопли и кровь, – и хладнокровно ударила снова…
Руки перестали трястись почти мгновенно, мозг прояснился. Эта мантра – «Ты – Зои!» – работает всегда, когда из меня пытается прорваться наружу старающаяся ожить мертвечина, «Зойка-скунс», умершая в том школьном туалете…
Сейчас как никогда мне требовались ясный разум и решительность. Бывают в жизни мгновения, когда счет идет именно на секунды, которые с высокой вероятностью определят твою дальнейшую жизнь.
Сейчас было именно оно.
То самое определяющее мгновение.
Потому что на экране смартфона была фотография теста с двумя полосками. И подпись под ним: «Ты знаешь, что это значит. И что надо делать – тоже знаешь».
Сообщение было адресовано не мне, но я, как и любая женщина, была в курсе, что означает это фото.
И да, Вика была права дважды.
Я знала, что мне надо делать. Без той подписи под фотографией, может, тормозила бы пару драгоценных секунд, а с ней – будто подруга подсказала.
Подкинула инструкцию.
Подтолкнула к движению в правильном направлении…
– Я знаю, – прошептала я, нажимая на цифровые буквы на экране. – Конечно, я знаю, Вика, что делать. Спасибо за подсказку, подруга.
На долю секунды мой палец завис над символом отправки, но это было не замешательство, а некий акт самолюбования, что ли. Так победивший гладиатор, занеся меч над побежденным, застывает в великолепной позе, чтоб зрители могли насладиться видом его прекрасной фигуры. Думаю, и миледи, и кхалиси гордились бы такой ученицей.
Я касаюсь экрана, и мое сообщение, подобное смертоносной, разящей молнии, уносится сквозь пространство. А потом я просто стираю из памяти телефона и входящее сообщение, и отправленное, после чего кладу телефон на то же место.
И закрываю глаза…
Представляю, как Вика открывает сообщение…
Понимаю, что чувствовал тот гладиатор, вонзая меч в беспомощного, израненного противника, которого он победил в честном бою.
Восторг победы.
И жалость к побежденному.
Потому удар милосердия всегда должен быть беспощадным, убивающим сразу и неотвратимо.
Она читает…
Сначала не понимает – ждала другого ответа.
Перечитывает.
Отбрасывает телефон в сторону так, что разбивается экран, закрывает лицо руками.
И рыдает…
Слабый противник.
Уже убитый, но пока не осознающий этого…
Ничего. Скоро придет понимание своей смерти – и тогда не исключаю, что Вика сама наложит на себя руки. Она всегда была нежной и оттого истеричной натурой, ищущей облегчения в слезах.
Тем, кто давно разучился плакать, проще.
Им не нужны ни сочувствие, ни жалость к самим себе. Они просто принимают удар, поднимаются – и идут себе дальше.
К своей цели.
А их враги просто смотрят на клинок, погружающийся в их тело, как быки, умирающие на бойне. Может быть, Вика и сейчас на него смотрит через экран подобранного разбитого телефона:
«Между нами все кончено. Не звони мне больше. Документы на развод пришлю. Убирайся к черту из моей жизни. Со своим выродком разбирайся сама».
Пять предложений – пять ударов, и самый страшный – последний. Я знаю Вику, знаю, как она мечтала о ребенке. Без пятого удара она еще могла бы попытаться выяснить отношения и позвонить Максу. Но она никогда не позвонит мужчине, оскорбившему еще нерожденного.
Слишком романтична.
И слишком глупа для этой жизни…
– Что-то хорошее приснилось?
Я вздрагиваю, открываю глаза.
Макс.
Вытирается полотенцем, ничего не стесняясь, – нарцисс долбаный. Не знаю даже, на сколько процентов я врала, говоря, что люблю его. Его накачанное тело, пресс и все, что болтается под ним, мне определенно нравились. И его банковские счета нравились определенно. А все остальное так ли уж важно в мужчине? Они все жрут как кони и гадят как свиньи в чужие жизни, нимало не заботясь о последствиях своих испражнений. Просто животные,