Онъ отвѣчалъ:

— Я знаю дно. А потомъ здѣсь идетъ теченіе, я зналъ это.

Какой-то господинъ протискался къ борту, онъ былъ блѣденъ, какъ смерть, судорожно улыбался, и на глазахъ его были слезы.

— Поднимитесь на минуту на пароходъ, — крикнулъ онъ внизъ. — Я хочу васъ поблагодарить. Мы вамъ такъ обязаны. Только на одну минуту.

И онъ отошелъ отъ борта, блѣдный, плача и улыбаясь.

Спустили трапъ, и Іоганнесъ вошелъ на пароходъ.

Онъ оставался тамъ недолго; онъ сказалъ свое имя и адресъ; какая-то дама обняла его, несмотря на то, что онъ былъ совершенно мокръ, а блѣдный, разстроенный господинъ сунулъ ему въ руку свои часы. Іоганнесъ прошелъ въ каюту, гдѣ двое мужчинъ хлопотали надъ спасенной; ему сказали: «Она приходитъ въ себя, пульсъ бьется!». Іоганнесъ увидѣлъ, что это была бѣлокурая дѣвочка въ короткомъ платье; платье было все разорвано. Потомъ кто-то надѣлъ ему на голову шляпу, и онъ сошелъ съ парохода.

Онъ не сознавалъ ясно, какъ причалилъ къ берегу и привязалъ лодку. Онъ слышалъ, какъ еще кричали ура и музыканты заиграли что-то веселое, когда пароходъ отошелъ отъ пристани. Жуткая и нѣжная волна радости охватила его; онъ улыбался, шевелилъ губами и не произносилъ ни слова.

— Сегодня, значитъ, не удается поѣхать, — сказалъ Дитлефъ. Онъ былъ недоволенъ.

Викторія тоже пришла, она подошла къ нимъ и быстро произнесла:

— Ты съ ума сошелъ! Онъ долженъ поскорѣе пойти домой и переодѣться.

Іоганнесъ побѣжалъ, какъ только могъ быстрѣе. Домой. Въ ушахъ его звучала музыка и громкіе крики ура, сильное возбужденіе влекло его все дальше. Онъ пробѣжалъ мимо мельницы и повернулъ въ лѣсъ по дорогѣ къ каменоломнѣ. Здѣсь онъ отыскалъ мѣстечко, освѣщенное солнцемъ. Отъ его платья шелъ паръ. Онъ сѣлъ. Какое-то безумнoe, радостное волненіе заставило его встать и снова итти. Какъ онъ былъ счастливъ. Онъ упалъ на колѣни и со слезами благодарилъ Бога за этотъ день. Она стояла на берегу, она слышала, какъ ему кричали ура; она сказала, что онъ долженъ итти домой и переодѣться.

Онъ сѣлъ и засмѣялся отъ радости. Да, она видѣла, что онъ сдѣлалъ, ея взглядъ съ гордостью слѣдилъ за нимъ, когда онъ плылъ, держа дѣвочку въ зубахъ. Викторія! Викторія!

Если бы она знала, какъ всецѣло принадлежитъ онъ ей каждымъ мгновеньемъ своей жизни! Онъ хотѣлъ бы быть ея слугой, ея рабомъ, онъ хотѣлъ бы расчищать ей дорогу своими плечами. Онъ хотѣлъ бы цѣловать ея маленькіе башмачки, впречься въ ея экипажъ и топитъ ей печь въ холодные дни. Онъ топилъ бы печь золочеными дровами… Викторія!

Онъ оглянулся. Никто не слышалъ его, онъ былъ наединѣ съ самимъ собой. Онъ держалъ еще въ рукѣ драгоцѣнные часы, они тикали, они шли.

Благодарю, благодарю за этотъ прекрасный день! Онъ погладилъ мохъ на камняхъ и упавшіе сучья. Викторія ему не улыбнулась; нѣтъ, это не въ ея привычкѣ. Она только стояла на пристани, и яркій румянецъ заливалъ ея щеки. Можетъ-быть, она взяла бы часы, если бы онъ ихъ ей далъ.

Солнце сѣло, и стало прохладно. Онъ почувствовалъ, что весь мокрый. Легко, какъ перо, понесся онъ домой. . . . . . . . . . . . .

Въ замокъ наѣхали гости изъ города, тамъ шло веселье, музыка и танцы и на круглой башнѣ цѣлую недѣлю день и ночь развѣвался флагъ.

Пора было свозить сѣно, но лошади нужны были веселымъ гостямъ для катанья, и сѣно оставалось въ полѣ. Трава во многихъ мѣстахъ была еще не скошена, но работниковъ брали правитъ лошадьми, грести, и трава стояла и гнила.

А музыка, не переставая, играла въ желтой залѣ…

Старый мельникъ на эти дни остановилъ мельницу и заперъ домъ. Онъ сталъ благоразумнѣе: раньше бывало, что веселые горожане наѣзжали на мельницу и выкидывали разныя штуки съ мѣшками зеренъ. Ночи были теплыя и свѣтлыя, и это особенно располагало къ разнымъ шуткамъ. Старый камергеръ въ молодости изволилъ разъ собственноручно принести на мельницу въ корытѣ муравейникъ и бросилъ его подъ жернова. Теперь камергеръ состарился; но сынъ его Отто пріѣзжалъ въ замокъ и развлекался всевозможными забавами, Чего только про него не разсказывали…

Топотъ копытъ и веселые крики раздались въ лѣсу. Это ѣхала кататься молодежь изъ замка, и лошади были выхоленныя и горячія. Всадники подъѣхали къ дому мельника, постучали хлыстиками и хотѣли въ него въѣхать. Дверь была слишкомъ низка, но они все-таки хотѣли въѣхать въ нее.

— Здравствуйте, здравствуйте! — кричали они.

— Мы пріѣхали васъ навѣстить!

Мельникъ принудилъ себя улыбнуться на эту выходку.

Потомъ они слѣзли съ лошадей, крѣпко ихъ привязали и пустили мельницу въ ходъ.

— Мельница пустая, — закричалъ мельникъ. — Вы испортите мельницу.

Но за оглушительнымъ шумомъ никто ничего не слыхалъ

— Іоганнесъ! — закричалъ мельникъ изо всѣхъ силъ.

Іоганнесъ пришелъ.

— Они испортятъ мнѣ мельницу! — закричалъ мельникъ, показывая на нихъ рукой.

Іоганнесъ молча направился къ обществу. Онъ былъ страшно блѣденъ, и жилы вздулись у него на вискахъ. Онъ узналъ Отто, сына камергера, въ кадетской формѣ, кромѣ него было еще двое другихъ молодыхъ людей. Одинъ изъ нихъ улыбнулся и поклонился ему, чтобы обратитъ все въ шутку.

Іоганнесъ ничего не крикнулъ, не сдѣлалъ никакого знака, но шелъ своей дорогой. Онъ подошелъ прямо къ Отто. Въ эту минуту онъ увидалъ двухъ амазонокъ, выѣзжающихъ изъ лѣсу; одна изъ нихъ была Викторія. Она была въ зеленомъ платьѣ и ѣхала на бѣлой кобылѣ изъ замка. Она не сошла съ лошади, сидѣла и глядѣла на все вопросительными глазами. Тогда Іоганнесъ сразу повернулъ назадъ, пошелъ на плотину и открылъ шлюзъ; шумъ мало-по-малу прекратился, и мельница остановилась.

Отто закричалъ:

— Пусть мельница идетъ! Зачѣмъ ты это сдѣлалъ? Пусть мельница идетъ, говорятъ тебѣ.

— Это ты пустилъ мельницу? — спросила Викторія.

— Да, — отвѣчалъ онъ смѣясь. — Почему она стоитъ? Почему ее нельзя пустить въ ходъ?

— Потому что она пустая, — отвѣчалъ Іоганнесъ, задыхаясь, и взглянулъ на него. — Понимаете? Мельница пустая!

— Она была пустая, — ты слышишь? — повторила Викторія

— Почемъ же я зналъ? — спросилъ Отто и засмѣялся.

— Почему же она пустая? — спрашиваю я. — Развѣ на мельницѣ нѣтъ зеренъ?

— Ну, садись, наконецъ! — прервалъ его одинъ изъ товарищей, чтобы положить этому конецъ.