— Отдал деньги, а он в толпу — шмыг, только его и видели.

Вокруг засмеялись:

— Не будь простофилей!

— Ты не про меня ли рассказываешь? — тронул я мужика за плечо.

— Ага, явился, я уж думал — убёг с деньгами-то!

— Так за бумагой же ходил.

— Ну тогда пиши.

Я пристроился за дощатым прилавком.

— Чего писать-то?

— «Любезная Авдотья! С нижайшим поклоном к тебе…»

Я писал быстро — всё-таки сказывалось институтское образование. Мужик смотрел на меня, открыв рот. Мешало то, что приходилось часто обмакивать перо в горшочек с чернилами.

Я закончил письмо, перечитал его мужику.

— Вот спасибочки, теперь весточку жене передам — знакомца встретил, на лодье в родимые места идёт.

За полдня я написал ещё два письма и челобитную. Денег хватило, чтобы сытно покушать. «Не всё так уж и плохо», — решил я, укладываясь спать на голую землю у костра на берегу.

А на следующий день мне повезло ещё больше. Не успел я прокричать, что пишу всем желающим, как ко мне подошёл богато одетый купец. Вот уж не подумал бы, что он неграмотный. Но вопрос купца меня удивил.

— А языки другие знаешь ли?

— Какие интересуют? — деловито осведомился я.

— Аглицкий.

— Учён, могу.

— Гляди-ка, — изумился купец. — А откель?

— Довелось в этой самой Англии побывать. Ты дело пытаешь или просто любопытствуешь?

— Дело, дело, — заторопился купец. — У меня компаньон в самом Лондоне, весточку послать надо о делах, да языка не знаю. Напишешь? — Я важно кивнул. Купец оглянулся, понизил голос: — Не хочу, чтобы услышал кто. У меня лавка недалеко, давай туда пройдём?

— Две полушки задатка.

Купец вытащил из кошеля и отдал мне деньги. Я сбегал за бумагой — чернила у меня уже были.

Купец с достоинством проследовал в свою лавку, прошёл в заднюю комнату, служившую подсобкой. Слава богу, здесь стоял стол, и можно было писать почти с удобствами.

Купец диктовал медленно, взвешивая каждое слово и цифру, что было мне на руку — приходилось вспоминать подзабытые слова. Когда послание было закончено, я перечитал его заказчику. Купец удовлетворённо кивнул головой: «Всё так!» Он отсчитал уговорённые деньги — а взял я с него по тройной таксе — всё же не на кириллице писал.

Довольный, я пошёл на торг, и за день мне удалось написать ещё шесть прошений.

А утром следующего дня, когда я пришёл за бумагой, её продавец предложил:

— Что ты всё время за листками бегаешь? Садись рядом, за прилавком место есть. И у тебя место постоянное будет, и мне прибыток.

Я прикинул — и впрямь удачно. Уселся рядом и стал громогласно рекламировать свою услугу.

И дело пошло. Бумаготорговец продавал бумагу, я писал. Услуга оказалась востребованной, писал я быстро и грамотно, и вскоре уже не просиживал штаны, а работал с утра до вечера — пока можно было ещё различить буквы.

На заработанные деньги удалось купить рубашку и штаны, какие носили все горожане, и уже внешне я не отличался от рязанцев. Мне бы ещё жильём обзавестись, а то так и приходилось спать на берегу. На моё счастье, не было дождей, но я остро осознавал, что задует ветер или пойдёт дождь — и выглядеть я буду, как мокрая курица, а там и до простуды недалеко.

На еду я уже зарабатывал, и понемногу — по одной-две полушки — откладывал, собираясь снять для проживания какой-нибудь угол.

Жильё нашлось скоро и неожиданно.

В конце одного из моих трудовых дней ко мне подошла старушка. Некоторое время она стояла поодаль, не решаясь приблизиться, затем всё-таки осмелилась.

— Милок, не напишешь ли челобитную?

— Напишу — чего же не написать. Две полушки всего.

— Так денег нетути.

— Бабушка, бумага денег стоит.

— Нет у меня денег, беда просто.

Смилостивился я над бабкой — выслушал и написал челобитную. Прочёл про себя — всё ли складно? Да и вручил бабке. Старуха долго кланялась и благодарила.

— Бабуля, ты ведь давно здесь живёшь?

— Как родилась, так и живу здесь.

— Не знаешь, где угол можно снять?

— У меня и можно. Тебе, что ли?

— Мне, бабушка.

— Вот и хорошо. Приходи, как освободишься, — третья улица от торга, угловой дом, Авдотьей меня кличут.

— Договорились, жди вскоре.

Как только начало смеркаться, и торг опустел, так я и пошёл к бабке Авдотье.

Домишко был невелик и явно требовал ремонта, но, несмотря на нужду, Авдотья, расчувствованная тем, что я не взял денег, отвела мне комнату и за первый месяц постоя отказалась от оплаты. Здорово, у меня сейчас каждая копейка на счету.

Всё-таки крыша над головой — это здорово: не страшен ветер и дождь, чувствуешь себя человеком, а не нищим бродягой.

Утром я купил себе поясной нож и ложку. Без ножа никак нельзя: перо заточить, хлеб нарезать — да мало ли найдётся применений? Через несколько дней удалось и миску оловянную купить. Теперь не так остро чувствовалась моя ущербность — хоть покушать было из чего. Я всё время испытывал стыд, когда хлебал уху у костра через край выщербленной миски, не имея даже ложки.

Следующий день протекал спокойно. Ко мне выстроилась небольшая очередь из трёх человек. Мне удалось их быстро обслужить, и я решил пройтись по торгу. Надо было присмотреть себе сапоги — короткие, из тонкой кожи. Осень не за горами, тем более что мне удалось скопить немного денег.

Вдруг по продавцам и покупателям пробежал какой-то шумок, толпа слегка раздалась, и по образовавшемуся проходу важно, с презрением поглядывая на окружающих, прошествовали двое невзрачного вида мужичков. Одеты они были в чёрные подрясники, и их можно было бы принять за монахов, если бы не отсутствие клобуков на голове. На поясах у них висели сабли.

— Опричники! — прошелестело по толпе.

Ну да, сейчас они — в силе, только я твёрдо помнил, что существовать опричнине оставалось месяц-два. Это грабить, убивать и измываться над жителями они были мастера.

Однако, как только государь призвал их отбить татарское нападение Девлет-Гирея на Москву, поскольку царское войско было занято вой- пой с ливонцами, опричники объявили себя «в нетях», сказались больными. Тогда разгневанный царь приказал казнить князей Вяземского и Грязного, а также воеводу Алексея Басманова, царского любимца, обвинив их в измене, а опричнину разогнал.

Однако же разоблачение «царёвых слуг», уничтожение ненавистной опричнины, семь лет терзавшей Русь, впереди… А пока же страшное время убийств и грабежа не миновало, и были они в большой силе.