до этого дело не доходит. После Бородинского сражения Москва освобождена от французов. В воскресенье, 20 октября, Лицей впервые празднует годовщину основания. «Товарищеская семья», как назовет ее потом Пущин, сложилась.

VII

И скрепляют эту семью дух вольнолюбия, развитое чувство собственного достоинства. Сильно донимает юношей инспектор Мартын Пилецкий — надзиратель «по учебной и нравственной части». То и дело неуважительно говорит о родителях лицеистов. Склонен собирать на учащихся, говоря современным словом, компромат. Делает записи типа: «Во время обеда г. Пушкин начал громко и насмешливо говорить, что Вольховский меня боится оттого, чтобы не потерять доброго своего имени, а мы, говорит, шалуны, его увещеваниям смеемся».

Младший брат Пилецкого, Илья, служит гувернером. Однажды он отнимает у Дельвига «бранное на г. инспектора сочинение». Пушкин вспыхивает: «Как вы смеете брать наши бумаги — стало быть, и письма наши из ящика будете брать».

Однажды, в марте 1813 года, лицеисты, собравшись в зале, требуют от Пилецкого, чтобы он покинул Лицей. Иначе они сами подадут прошения об уходе. Мелкий тиран вынужден сдаться. Много лет спустя, составляя план автобиографии, Пушкин отметит как важное событие: «Мы прогоняем Пилецк<ого>».

Пушкину 14 лет. Летом вместе с другими лицеистами он оказывается в крепостном театре графа Варфоломея Васильевича Толстого. На сцене — актриса Наталья. Талантом особенным она не блещет, но женской красотой прельщает Пушкина. По всей видимости, именно ей присвоит потом он почетное имя «Наталья I» в своем полушутливом «Донжуанском списке». А написанное тем летом стихотворение «К Наталье» останется самым ранним из известных произведений поэта.

Это, конечно, легкая литературная игра. Автор становится в позу некоего женоненавистника, который смеялся над прекрасным полом, а теперь «сам попался»:

Так, Наталья! признаюся,

Я тобою полонен,

В первый раз еще, стыжуся,

В женски прелести влюблен.

В конце стихотворения автор именует себя монахом. На том же творческом импульсе принимается он за поэму «Монах», подражая Вольтеру как автору скабрезной «Орлеанской девственницы». По написании трех песен чопорный Горчаков советует Пушкину прекратить рискованное сочинительство. Поэма сохранится в горчаковском архиве, где исследователи ее найдут только в 1928 году.

Вот и определились две главные пушкинские страсти, две линии его судьбы. Любовь к женщине и любовь к творению. Женская красота и красота поэтического слова — это концентрация жизненности. А Пушкин станет прежде всего поэтом жизни как таковой.

Пока же он пробует жизнь на вкус, играет в любовь и ищет слова для ее воспевания.

VIII

Двадцать третьего марта 1814 года умирает директор Лицея Василий Федорович Малиновский. Для Пушкина это сердечная потеря. После похорон в Петербурге Иван Малиновский и Пушкин дают друг другу клятву в верной дружбе. В Лицее два года будет длиться «междуцарствие», а потом явится новый директор — Егор Антонович Энгельгардт.

С апреля при Лицее открыт Благородный пансион, куда поступает брат Александра Лев. Главное же событие этого года — пушкинский литературный дебют. Послание «К другу стихотворцу» обращено, по видимости, к чудаковатому долговязому Вильгельму Кюхельбекеру («Кюхле»), над которым подшучивают товарищи, да и сам Пушкин не прочь ужалить его эпиграммой. Речь в стихотворении идет о тяжелой участи поэта. Замысел, естественно, почерпнут из книжных источников.

Пушкин шлет стихи без подписи в журнал «Вестник Европы». Издание престижное, основанное в 1802 году Карамзиным. Там публикуются практически все поэты первого ряда. Дельвиг отправляет туда же свою оду «На взятие Парижа» — ее ввиду злободневной темы публикуют первой. Редактор Владимир Измайлов (имя первого пушкинского публикатора достойно нашей памяти) справляется об имени автора, а поскольку лицеистам печататься не позволено, то «К другу стихотворцу» помещается в тринадцатом номере, 3 июля, с шифрованной подписью «Александр Н. к. ш. п.» (то есть согласные буквы фамилии в обратном порядке). Начало тернистому пути положено.

Осенью того же года Пушкин с ближайшими друзьями попадает в прескверную историю. Он, Малиновский и Пущин в так называемый «табельный день» (именины императрицы и отсутствие занятий) готовят «гогель-могель» из рома, яиц и сахара. Угощают товарищей. Забава оборачивается скандалом. Доходит аж до министра. Дядька Фома, купивший ром, сразу уволен, а юные эпикурейцы через месяц с лишним приговорены к двухнедельному стоянию на коленях за утренней и вечерней молитвой и к сидению на последних местах за столом. Память Пущина сохранила пушкинский экспромт, сочиненный «на мотив» одного стихотворения Дениса Давыдова — как бы от имени Малиновского:

Мы недавно от печали,

Пущин, Пушкин, я, барон,

По бокалу осушали

И Фому прогнали вон.

«Блажен муж иже сидит к каше ближе», — острит Пушкин, сидя на «штрафном» месте за столом, а в «Вестнике Европы» примерно в эти же дни опубликовано уже пятое его стихотворение — «Блаженство». Подпись под ним: «1… 14—16». Буквы заменены цифрами, соответствующими их местам в алфавите, то есть «А… Н-П». «А» — Александр. «Н-П» — перевернутое «Пушкин». Недолго осталось ждать того момента, когда имя юного поэта будет рассекречено.

Его уже признают отец и дядя. «Посмотрите, что будет из Александра», — говорит Василий Львович знакомым.

«Воспоминания в Царском селе». Автограф

IX

Александр Иванович Галич, молодой профессор, получивший образование в Германии, с мая 1814 года заменяет заболевшего Кошанского. Живет в Петербурге, приезжает в Лицей на лекции. На дружеской ноге с воспитанниками, не прочь с ними вместе повеселиться.

Он советует Пушкину написать для предстоящего переводного экзамена «Воспоминание в Царском Селе». Сказано — сделано. В ноябре готово вдохновенное повествование о российской истории. Начинается оно с царскосельского пейзажа, с живой эмоциональной ноты:

И тихая луна, как лебедь величавый,

Плывет в сребристых облаках.

Восьмое января 1815 года может считаться днем рождения пушкинской славы. Пушкин читает свое стихо­творение на экзамене в присутствии приглашенного на торжественный акт патриарха российской поэзии Гаврилы Романовича Державина, который упомянут юным поэтом в строках:

Державин и Петров героям песнь бряцали

Струнами громкозвучных лир.

Этот момент будет потом описан Пушкиным дважды. Один раз — поэтически, в восьмой главе «Евгения Онегина», где повествуется об отношениях автора с его музой:

И свет ее с улыбкой встретил;

Успех нас первый окрылил;

Старик Державин нас заметил

И, в гроб сходя, благословил.

Гаврила Романович уйдет из жизни ровно через полтора года после сего события. Пушкинские строки станут легендарными, и выражение «старик Державин» будет в русском языке означать авторитетного литературного наставника, оказывающего поддержку дебютанту.

Второе описание — в уцелевшем фрагменте сожженных воспоминаний. В последние годы жизни Пушкин переписал его и вложил в свой рукописный сборник с английским названием «Table-Talk»:

«Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую “Водопад”. Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: “Где, братец, здесь нужник?” Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил свое намерение и возвратился в залу».

Державинский вопрос о нужнике также войдет в число популярных у интеллигенции цитат. Его будут вспоминать с целью «сбить пафос». Прочтем, однако, что идет далее:

«Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было