его провожают Антон Дельвиг и Павел Яковлев (брат лицеиста).

Дорога занимает дней десять или одиннадцать. За это время в Царском Селе приключается пожар, сгорает здание Лицея. Жуковский сдает «Руслана и Людмилу» в Цензурный комитет, получает разрешение и передает тысячу рублей гонорара Сергею Львовичу — с тем, чтобы тот отправил их сыну.

XVIII

Генерал Инзов заранее расположен к Пушкину и через несколько дней пишет Каподистрии, что видит в юном поэте не «испорченность сердца», но чрезмерную «пылкость ума». Он собирается опекать и «держать его более на глазах», но тут происходит непредвиденное. Выкупавшись в Днепре, Пушкин заболевает лихорадкой. В горячке встречает свой двадцать первый день рождения.

Вечером к нему наведываются отец и сын Раевские, следующие из Киева на Кавказ. Старший Николай Николаевич — знаменитый генерал и герой 1812 года. Младший Николай Николаевич, как и его брат Александр, были с отцом на театре военных действий и, по преданию, приняли участие в бою под Дашковкой («Певец во стане русских воинов» Жуковского содержит о том упоминание).

С Николаем Пушкин дружен с лицейских времен, а в киевском доме Раевских совсем недавно останавливался по пути. Еще здесь две дочери генерала — Мария и Софья. Сопровождает семейство доктор Рудыковский, который имени Пушкина пока не слыхал и лечит его «как самого простого смертного».

Раевский-сын предлагает Пушкину присоединиться к ним и ехать к Кавказским Водам. Инзов благословляет. В путь! Раевские и их свита разместились в двух каретах и коляске. Пушкин сначала садится с Николаем в коляску, но, когда его начинает трясти лихорадка, пересаживается в карету.

Первая встреча с морем неподалеку от Таганрога. Юная Мария Волконская бегает по берегу, играя с набегающими волнами. Пушкин ею любуется. Эпизод этот будет запечатлен в «Евгении Онегине»: «Как я желал тогда с волнами / Коснуться милых ног устами!»

В Таганроге Пушкин с Н. Н. Раевским ночуют в резиденции на Греческой улице — пять лет спустя здесь простится с жизнью император Александр. Дальше их путь лежит через Ростов к Новочеркасску. На обеде у атамана Денисова Пушкин не удерживается от своего любимого бланманже, что приводит к новому приступу лихорадки. Она отпустит его только по прибытии в Горячие Воды.

Генерала Раевского, бывает, встречают в городах с большим почетом, с хлебом-солью. Во время одной из таких церемоний триумфатор подшучивает над Пушкиным:

— Прочти-ка им свою оду. Что они в ней поймут?

Да, «Вольность» в патриархальной провинции едва ли имеет шанс на успех.

Кавказ. Два месяца новой жизни. Что здесь особенно нравится Пушкину?

Воды. Теплые кисло-серные, железные, кислые, холодные. «Чрезвычайно помогли», как сообщает он в письме брату Льву.

Горы. Пятихолмный Бешту, Машук, Железная, Каменная, Змеиная.

«Кавказский пленник». Автограф

Казаки. «Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности!» — говорится в том же письме.

Раевского со свитой сопровождают 60 казаков, позади — заряженная пушка с зажженным фитилем. Это реальные меры безопасности. Известный генерал — желанная добыча для горцев, за него можно затребовать большой выкуп. «Тень опасности» возбуждает поэтическое воображение.

В конце июля или в начале августа 1820 года в Петербурге выходит первая книга Пушкина — «Руслан и Людмила». А незадолго до того он в духане слышит рассказ казака-ветерана о том, как горцы на аркане увели его за Кубань, как его спасла черкешенка, распилившая кандалы… Сюжет для новой поэмы. А к первой он дописывает эпилог, где говорит уже новым языком:

Забытый светом и молвою,

Далече от брегов Невы

Теперь я вижу пред собою

Кавказа гордые главы.

Под прошлым подводится черта, автор как бы навсегда прощается с поэтическим вдохновением:

И скрылась от меня навек

Богиня тихих песнопений…

Но не точка все-таки в конце, а многоточие.

ХIХ

Из Пятигорска в начале августа (5-го или 6-го числа) Раевские и Пушкин отбывают по направлению к Крыму. 14-го приезжают в Тамань, а наутро отплывают морем в Керчь, куда прибывают вечером.

Пушкин видит развалины Митридатовой гробницы, а поодаль от Керчи — остатки древнего города Пантикапея. Наверное, под землей, насыпанной веками, что-то скрывается. Но сами по себе археологические объекты его не очень трогают. Через несколько лет он напишет Дельвигу: «Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи — и только». Пушкину не свойственны, говоря современным языком, туристская любознательность и абстрактное почтение к древностям. Его больше трогает то, что создано чьей-то фантазией, что пробуждает его собственное воображение. Как, например, те развалины, которые он увидит чуть позже около Георгиевского монастыря. По преданию, это храм Артемиды (Дианы). Пушкин, вспоминая о нем, напишет: «Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере тут посетили меня рифмы, я думал стихами».

День и две ночи Раевские и Пушкин проводят в Феодосии (она в то время именуется Кефе), откуда на военном бриге отплывают в Юрзуф (тогдашнее название Гурзуфа). На корабле Пушкин слагает элегию, которую сам потом назовет «подражанием Байрону»:

Погасло дневное светило;

На море синее вечерний пал туман.

Шуми, шуми, послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан…

Гурзуф принадлежит герцогу де Ришелье, премьер-министру Франции, а в прошлом — градоначальнику Одессы. Раевские и Пушкин приезжают в двухэтажный дом, построенный герцогом для гостей. Там их встречают прибывшие ранее жена генерала Софья Алексеевна, дочери Екатерина и Елена.

О тех трех неделях Пушкин вскоре напишет брату: «Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского».

«Семейство». Это слово еще дважды повторится в том же послании, причем в пределах одного предложения: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, — счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение, — горы, сады, море: друг мой, любимая моя надежда — увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского. Будешь ли ты со мной? скоро ли соединимся?»

Чувство семьи — вот что здесь главное. Недаром вслед за рассказом о Раевских автор письма тут же испытывает прилив родственной нежности к своему брату.

Генерал Раевский дорог Пушкину не только как военный герой, но и как «попечительный друг» и «ласковый хозяин». Сердечное к нему отношение он готов перенести и на недоброго и демоничного Александра: «Старший сын его будет более нежели известен» (правда, это предсказание не сбудется). Как единое целое воспринимает Пушкин и четырех сестер Раевских: «Все его дочери — прелесть, старшая — женщина необыкновенная». Особо отмечена Екатерина (будущая Орлова), которая впоследствии попадет в «Донжуанский список»: она на два года старше Пушкина, и в ней он видит уже сформировавшуюся значительную личность. Но можно ли говорить о его истинно мужской влюбленности в какую-либо из сестер? Наверное, стоит все-таки поверить словам Марии Николаевны (с 1825 года Волконской) в ее «Записках»: «В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал всё, что видел».

Чем еще останется в памяти Пушкина Гурзуф?

Виноград, которым он объедался. Шум моря, который он слушал «целые часы». Молодой кипарис в двух шагах от дома, к которому он «привязался чувством, похожим на дружество».

Пятого сентября Пушкин с отцом и сыном Раевскими отбывает из Гурзуфа. Едут на лошадях до Никитского сада, минуют Ялту — маленькую деревушку на морском берегу. Ночевка на татарском дворе, следующая — в Георгиевском монастыре. По дороге в Бахчисарай Пушкин заболевает лихорадкой. В письме Дельвигу он потом припомнит: «Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан, из заржавленной железной трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и