А этот самый Паша, как потом выяснилось, держал, образно говоря, в кармане фигу, которая и ввела врача в заблуждение, и через десять минут после девочки родился… родилась опять девочка. Маман успела привыкнуть к выбранным именам, и кто-то умный напомнил ей о существовании прекрасного старинного имени – Прасковья. Этому кому-то Паша была ну очень благодарна, благодарна до такой степени, что иногда представляла, как выдергивает волосенки на гениальной голове. Потом, правда, Паша со своим именем смирилась.

Для Марии заранее была приготовлена колыбель, в которой, по преданиям, спала в младенческом возрасте мать. Для Паши тоже нужно было что-то готовить, но маман так сильно удивлялась и все никак не могла осознать до конца важность сделанного врачами открытия, что после рождения Паша какое-то время спала в футляре из-под виолончели. Естественно, этого она никак помнить не могла, но ей казалось, что-то такое все же припоминается, и выучила эту краткую историю наизусть.

Возможно, именно из-за футляра маман позже решила, что Мария станет великой скрипачкой или, если бог даст, певицей, а Паша – виолончелисткой. Но Паша в этом отношении ее надежд не оправдала, на великую, да еще виолончелистку она не потянула как-то сразу. Маша занималась по классу скрипки, а Паша – фортепиано. Виолончель долгое время превосходила ее по размерам, и вряд ли Паша смогла бы с ней далеко уйти. Во всех смыслах. При этом преподаватели говорили про Машку, что она способная, но ленивая, а про Пашу ничего не говорили, но она все равно старалась.

Был ли разочарован отец? Возможно, но Паша этого так никогда и не узнала наверняка. Отец был недосягаем. Даже Машке приходилось усмирять свой норов, когда он работал или отдыхал, хотя именно в эти часы ее начинало тянуть на подвиги. Машка никак не желала сидеть тихо в их детской и рвалась прогалопировать на кухню, чтобы стянуть чего-нибудь вкусненького и при этом грохнуть дверцей холодильника, уронить чашку – папино присутствие в доме почему-то пробуждало в Машке зверский аппетит.

Однажды после неудачной, то есть особенно шумной, Маниной экспедиции дверь резко распахнулась и в детскую вошла маман. Она очень редко переступала порог их комнаты, и Паша как-то сразу внутренне подобралась, угадав родительский гнев, и не ошиблась.

– Куда ты смотришь? – обратилась маман к Паше. – Ты что, совсем не можешь за ней уследить? А я так рассчитывала на твой здравый смысл и твою ответственность.

Паша не очень поняла детали, но суть ухватила точно – маман считает ее умной и серьезной, она на Пашу рассчитывает! И все, отныне Манина участь была решена. Ну и пусть эта упрямая кобыла пихалась и умела очень больно щипаться, маленькая тщедушная Паша стояла насмерть – сказали сидеть тихо, вот и сиди! И Машка не могла вырваться из своего стойла. Пусть она мстила, но Паша старалась не обращать внимания на увесистые плюхи, которыми награждала ее сестра, доверие матери того стоило.

Став постарше, Машка изменила тактику и стала применять более изощренные методы: всех домработниц, когда-либо переступавших порог их квартиры, она упорно звала Пашами. Домработницы, все как одна, обижались, а Машка картинно пожимала круглыми плечами: ой, ну какая разница? Возможно, за это домработницы «Паши» Маню не любили, а свою новоявленную тезку старались почему-то подкормить и говорили примерно одно и то же: «Господи, и в чем только душа держится?»

Какая глупость. Паша отлично знала, что она ужас какая сильная, она даже занималась по утрам гимнастикой, пока Маня досматривала последние утренние сны, и потом украдкой щупала свои тоненькие ручки – не появились ли на них, наконец, мускулы. То есть иногда тот самый несостоявшийся мальчик давал о себе знать.

Вот взять, например, коньки. Машка как встала на лед своими крепкими толстенькими ножками, отставила круглую попку и пусть неуверенно, но покатилась. А у Паши сразу обнаружилась целая куча лишних суставов, которые ходили туда-сюда и заставляли ноги разъезжаться в разные стороны. Ей пришлось нелегко, но коньки она все равно приручила. Короче, у Мани вдобавок к врожденному слуху обнаружилось врожденное чувство равновесия. Похоже, у нее имелся целый комплект всяких врожденных достоинств, которые еще ждали своей очереди, чтобы проявиться.

У Паши тоже все оказалось как всегда, то есть она была упорной. Разве что рисовать у нее вдруг получилось легко и просто – росчерком пера или взмахом карандаша, на любом клочке бумаги. «У тебя, Паша, явный талант», – говорила учительница по ИЗО. Только Паша нисколько этой похвалой не гордилась – смешное название предмета, стало быть, и «талант» тоже смешной и ненастоящий. Так – пустяк, баловство.

В общем, они с сестрой тихонько воевали. Но, между прочим, добытыми нелегальным путем пирогами Паша всегда делилась с вреднюгой Машкой, и та, хотя и принимала трофеи снисходительно, трескала их, будь здоров.

Только с последней и самой стойкой помощницей по хозяйству Манин фокус с именем, можно сказать, не удался. Помощница эта хоть и звалась Татьяной, обижаться и спорить не стала: Паша так Паша, но упорно стала звать Маню Марыей. Машке это совершенно не понравилось, маман тоже – она несколько раз делала домработнице замечания. Та преданно смотрела на хозяйку круглыми карими глазами и повторяла:

– Ну так я же и говорю – Марыя.

Татьяна оказалась человеком одиноким, она готова была пребывать на своем посту без выходных и отпусков. Маман даже пришлось несколько умерить ее пыл, но все равно помощница по хозяйству со своим личным временем не считалась, возможно, она просто не знала, что это такое. Паша очень быстро с Татьяной подружилась, потому что с такой доброй теткой было невозможно не дружить, и на кухне было куда уютнее, чем в детской. Паша садилась на любимое место у окна и под пение чайника разговаривала с Татьяной о чем угодно. И даже лепила с ней пельмени. Маман почему-то считала это блюдо «плебейским», но Паше оно все равно нравилось. Вдвоем с Татьяной они варили аппетитные «ушки», когда маман не было дома. То есть у них получилось тайное общество любителей пельменей.

А еще Паша в свое время пользовалась большим авторитетом у воспитателей детского сада. Ну и пусть на каждый Новый год Машка была записной снегурочкой, а Паша одной из многочисленных снежинок, звездочек, зайчиков. Именно ей, Паше, говорили, что нужно будет принести на следующий день, или, например, детсадовская фельдшерица говорила:

– Паша, передай маме, что у Маши непонятная сыпь, а температура нормальная, горло чистое. Очень похоже на диатез… дома нужно питаться правильно, поменьше сладкого и никаких жвачек…

Ди-а-тез… да, какое шершавое слово, совсем как Манина кожа из-за этих мелких прыщиков… Ну еще бы у Машки не было сыпи, если они на пару с Валериком Ждановым тайком лопали тянучки ядовитого цвета. Это Валерик таким образом оказывал Машке внимание.

Паша все исполняла в самом лучшем виде: она ничего не говорила маман про правильное питание, а выгребала из Машиных карманов сладкие запасы, невзирая на довольно ощутимое сопротивление, и выкидывала их без всякого сожаления. И через дорогу, хотя бы совсем не опасную, она Машку переводила, а не наоборот, и сестра с возмущенным видом все-таки позволяла волочь себя за белый пушистый шарф, а уж Паша старалась вовсю.