Всего полчаса, и я шла по той же 42-й улице, так же за руку с любимым бывшим теперь шефом, разве что внезапно разбогатевшая на энное количество миллионов долларов. Его долларов. Или наших?… Ого и ой!

* * *

Как ни странно, ничего не случилось! Кроме моих удивлённо-восторженных воплей при виде небоскрёба «Нью-Йорк Таймс». Ведь когда-то я мечтала стать журналистом, и мне даже снилось, что работаю я в этом огромном медиа-агентстве, яркая, рыжая и уверенная в себе. Лет эдак в четырнадцать. Неужели сон был вещим?! Джек скептически отнёсся к моему рассказу про сон: мол, даже американским журналистам попасть сюда — равно вытащить счастливый билет…

А мне в голову закралась шальная мыслишка: мало ли? В дипломе у меня написано — филолог-лингвист, писать мне нравится, в школе и универе я всегда участвовала в организации всяческих газет. В бутике, когда работала продавцом, составляла рекламные тексты для радио, перед «Софт Дринкс Корпорэйтед» я вообще устроилась на должность младшего редактора в местное захудалое издательство… В общем, с буквами я дружу. Ну-ка, скажите, кто работает в Нью-Йорк Таймс? Люди. А я кто? Человек. Всё сходится! Я могу там работать!

Не люблю, когда мне говорят: не получится, не выйдет, не пытайся. Так не интересно. Взялась я, к примеру, на первом курсе себе пальто шить. Подружка Таня говорила: «Ты что! Для этого надо быть профессиональной швеёй». А я потом в этом пальто проходила три курса. Подумаешь, с подкладкой накосячила, и местами вышло кривовато, но ведь вышло же… Цели влекут, когда большие, и когда от них в груди что-то зажигается. Вот и у меня сейчас огонёк вспыхнул. Словно электричество пробежало и под коленками приятной дрожью рассосалось.

— Нам в соседнее здание, — сказал Джек и оторвал меня от залипания на двери медиа-монстра к другим панорамным стеклам, значительно пониже, — в «Вольфганг стейк хауз».

Тут царило лаконичное ретро с роскошью натурального дерева, белоснежных скатертей, массивными люстрами без излишеств и с залами, отгороженными друг от друга громадными шкафами-стенами, где вместо полок в одинаковых ячейках хранились коллекционные вина, а ряд красивых, изумрудных бутылок с разными этикетками поверху извещал о том, что и внутри хранится не шмурдяк. За стеклом была даже лесенка. А вот аншлага в залах не наблюдалось.

— В пятницу вечером тут не протолкнуться, — сообщил Джек.

Расправляясь с сочным стейком и с трудом сдерживаясь, чтобы не урчать от удовольствия, как моя кошка, которой перепало деликатеса, я слушала рассказы Джека и была счастлива. Хотя мысль о журналистике всё равно крутилась в голове. Ну, подумаешь, сейчас я беременная, малышик родится, подрастёт, и я останусь без дела и работы? Как-то это не по мне. Жизнь должна быть разной, тогда её интересно жить.

— Знаешь, — вставила я в паузу между стейком и словами о том, что Нью-Йорк не спит даже ночью, — а в университете я специализировалась на американской литературе.

Джек с изумлением воззрился на меня.

— У меня курсовая называлась «Символизм в американской поэзии конца 19-го, начала 20-го века». Ты любишь поэзию?

— Хм, ну, если красивые стихи…

— Послушай, это Роберт Фрост. Очень загадочное и непередаваемое по атмосфере стихотворение. — И я начала цитировать:

В полупустом зале с высокими потолками мой голос прозвучал отчего-то громко. Джек поражённо молчал. И вдруг из-за спины кто-то хлопнул несколько раз в ладоши и сказал старческим голосом:

— Как чудесно, когда молодежь знает классиков!

Я обернулась: за соседним столиком сидел колоритный, седой, как лунь, старичок в клетчатой красно-зелёной бабочке, в ярко-жёлтом пиджаке на голубую рубашку, с коричневой от загара кожей, обтягивающей скулы, как пергамент.

— Извините, не удержался, юная леди! Вы прекрасно читаете, несмотря на какой-то своеобразный, едва уловимый акцент.

— Я русская, — улыбнулась я. — Спасибо!

— О! Как неожиданно! Улыбка у вас ещё лучше, чем голос, — закивал дедулька и подмигнул Джеку: — Вам досталась жемчужина, молодой человек! Берегите её!

— Благодарю, да, — ответил мой любимый мужчина и почему-то закашлялся.

— Всё! Простите старика за вторжение. Не буду вам больше мешать, — тот поднял вверх ладони. — Спасибо за удовольствие и желаю прекрасного обеда!

Мы вернулись вниманием друг ко другу.

— Ты полна сюрпризов, балерина! — заметил Джек. — Как ваша национальная куколка матриошка — открываешь одну, а внутри ещё одна; открываешь её, а там другая. И с новыми узорами…

Я кокетливо пожала плечами, было приятно. Хотелось добавить, как кот Матроскин: «Я и крестиком вышивать умею…»

Хотелось бы почивать на лаврах и любоваться бриллиантовым колечком на пальце — тем, что он вручил мне в родном городе при свечах. Но бабушка говорила: если хочешь, чтобы мужчина был с тобой, удивляй! Дедушка, кажется, до самой седой лысины удивлялся и был влюблён в неё, как юноша. Поэтому и моё завоевание продолжается. Я ещё найду, чем удивить Джека и завтра, и послезавтра! Главное, чтобы не полысел в итоге…

* * *

Джек протянул руку и коснулся пальцами моей ладони, погладил нежно между большим и указательным пальцами.

— Завтра приходи в себя с дороги, балерина. Я пойду в офис, а ты осваивайся. На послезавтра я записал нас на приём к врачу. А потом у нас большой выход. Жена главы корпорации устраивает благотворительный ужин. Там будут значимые для меня лица, и они хотят видеть тебя.