Феофан Прокопович в 1736 году. Его последними словами были: «О, голово, голово, ума напившись, куда ся приклонишь?» Погребен архиепископ в Софийском соборе Великого Новгорода.

Современные украинские идеологи не жалуют Феофана.

«…Украинцы не должны «отрекаться» от своего земляка Прокоповича, от его богатого научного и литературного наследия, от его незаурядной личности, сформировавшейся в научно-книжной атмосфере Киево-Могилянской академии… Народ, неспособный создать собственное государство, всегда приносит в жертву какому-либо иностранному Молоху своих самых талантливых детей. Трудно сказать, что здесь причина, а что – следствие: то ли отток мозгов приводит к снижению энергии державостроительства, то ли наоборот. Результат получается один и тот же. Поэтому нет смысла осуждать Безбородъков, Гоголей, Репиных, Короленко и прочих, и прочих, и еще тысячи прочих. Лучше сделать все, чтобы современные и будущие Прокоповичи не искали себе достойного поля деятельности в Москве, Нью-Йорке или где-то в дебрях африканского континента», – писала киевская газета «День» в 2002 году.

Чей Феофан? Наш Феофан – такой, как есть. Суровый и жестокий, умевший почувствовать и властную волю, и крамолу, и талант. Недаром именно он был первым, кто отметил особый дар князя Антиоха Кантемира и спудея Михайлы Ломоносова.

Прокопович один из наиболее ярких примеров имперской карьеры выходца из Малороссии. Он не только занимал высокий пост в церковной иерархии, но и оказал непосредственное влияние на формирование таких государственных институтов Империи, как Святейший Синод, престолонаследование и самодержавная власть.

Иван Зарудный: «мазепинское» барокко на московский лад

Есть в Москве несколько зданий, построенных в царствование Петра Великого, которые не спутаешь ни с какими другими. Они как-то по-особому праздничны и иногда кажутся гостями, надолго оставшимися в Первопрестольной. В них видна рука одного очень оригинального мастера, прибывшего в Москву из Киева.

Малороссийское барокко становится «мазепинским»

Со времен митрополита Петра Могилы начинается восстановление и строительство храмов Киева, а также других городов и обителей Малороссии. Весь XVII век новые футляры появляются над Св. Софией и Михайловским монастырем Киева, веками обшарпанные строения над Ближними и Дальними пещерами приобретают современный вид. По-новому выглядят храмы Чернигова и Переяслава, а также Мгарский монастырь в Лубнах.

Всё это потрясающее великолепие превращало лежавшие в руинах со времён Батыева нашествия города Южной Руси в то, что классик назовёт позднее «взбесившимся тортом».

Вот в таких декорациях и рос в Киеве в семье казака, как утверждает ряд исследователей, Иван Зарудный. Ни о его родителях, ни о том, когда в промежутке между 1660 и 1670 годами он родился, данных не сохранилось. Считается, что учился Иван в Киево-Могилянской академии (наверняка) и где-то в Италии познавал декоративное искусство (по мнению некоторых историков).

Ни у кого из исследователей не вызывает сомнений лишь то, что вскоре после избрания гетманом Иван Мазепа взял Зарудного к себе в канцелярию.

Впервые Зарудный упоминается в делах Малороссийского приказа за 1690 годом как гонец гетмана к царю Петру, к тому времени уже избавившемуся от опеки старшей сестры, царевны Софьи Алексеевны.

И что он увидел в столице? Да тоже строительство, но не белокаменное, как в Киеве, а краснокирпичное, которое впоследствии назовут «голицынским стилем», плавно перешедшим в «нарышкинское барокко».

Совместить московские наработки с малороссийскими предстояло столичному зодчему Осипу Дмитриевичу Старцеву, которого Зарудный и привез в Киев качестве воплотителя фантазий нового гетмана. Что же было за плечами у Старцева? Учеба под руководством собственного отца, реконструкция старых церквей и теремов, царские награды «за то, что он у каменных дел цены сбавил». И, что самое главное, достройка после Парфёна Потапова трапезной Симонова монастыря.

В 1690–1693 годах в молодом правителе Малороссии мало что могло выдать кавалера ордена Иуды № 1. Никто и подумать не смел, что менее чем два десятилетия спустя этот покровитель церкви будет предан анафеме. А тогда и напротив лавры, и на Подоле под руководством Старцева строились величественные соборы – Никольский (военный) и Богоявленский Братского монастыря.

В оформлении второго из них впервые просматривается рука Ивана Зарудного. Так появляется особое, «мазепинское» барокко московского разлива. Позднее оно будет представлено в Первопрестольной в виде такого шедевра, как терем на Крутицком подворье.

Братский монастырь соседствовал с Киево-Могилянской академией, где ранее учился и сам Иван. Как раз в то самое время, когда строился собор, префектом академии был молодой инок Стефан (Яворский), с кем никак не мог разминуться художник-декоратор Зарудный. Несколько позднее это знакомство окажется куда полезней, чем покровительство Мазепы.

И вот почему. Стефан Яворский попадет в Москву в самый канун нового века, как раз к погребению первого русского генералиссимуса Алексея Семёновича Шеина, где прочитает проповедь, тронувшую царя. Там государь лично пел в церковном хоре. Петр вскоре замолвит словечко перед патриархом Адрианом, чтобы сладкоголосому киевскому иноку пожаловали епархию. Тот послушал самодержца и поставил Яворского митрополитом Рязанским и Муромским. В том же году патриарх преставился, нового архипастыря выбирать не стали, а местоблюстителем патриаршего престола сделался новоиспечённый Рязанский и Муромский митрополит. Так Стефан Яворский сделал головокружительную карьеру, став фактически первым человеком в Русской церкви.

Где всё это время после возведения киевских соборов находился Зарудный, остаётся загадкой.

Некоторые историки архитектуры писали, что он участвовал в азовских походах, другие говорили, что он продолжил работу со Старцевым в Смоленске, а потом и в Москве, но, как любили говорить в «Могилянке», «темна вода во облацех».

С 1701 года мы находим Зарудного уже в Москве, где он выполнял заказы Стефана Яворского по приведению произведений «нарышкинского барокко» к «евростандартам». И так было до тех пор, пока архитектор не понадобился заказчику, еще более приближенному к его царскому величеству.

Меншикова башня

В 1704 году Александр Данилович Меншиков, бывший прихожанином церкви Архангела Гавриила в Мясниках, велел сломать обветшавшую церковку, с тем чтобы с весны будущего года приступить к постройке новой. Заодно он руководил очисткой Поганой Лужи, куда московские мясники веками сбрасывали отходы.

Так на месте источника нестерпимого амбре появились Чистые пруды. И храм там должен был, по мысли «счастья баловня безродного, полудержавного властелина», стать одним из украшений тогдашней столицы.

Меншикову хотелось, чтобы выстроенный по его заказу храм Архангела Гавриила на Чистых прудах не просто затмил своей красотой все московские строения прошлых времён, а и высотой бы превзошел не только построенную недавно Сухареву башню, но и саму колокольню Ивана Великого.

Башенная форма храма была подсказана феноменальным успехом Сухаревой башни, всего лишь за три года до того оконченной, к великой радости Петра I. «Данилыч» знал, что