в которых он всегда решительно и открыто подавал свой голос, не боясь наскучить государыне своими ходатайствами, – это просьбы за духовенство и за родную Малороссию… Сам Разумовский и теперь оставался таким, каким был в Лемешах, – простым, добродушным, хитроватым и насмешливым хохлом, любящим свою родину и своих земляков. Императрица Екатерина II в своих мемуарах пишет: «я не знаю другой семьи, которая была бы так любима всеми», – сообщает тот же Багалей.

«К чести этого первейшего вельможи времён Елисаветы, возведённого Ею из ничтожества на верх счастия, богатством и почестями осыпанного, должно сказать, что он чуждался гордости, ненавидел коварство и, не имея никакого образования, но одарённый от природы умом основательным, был ласков, снисходителен, приветлив в обращении с младшими, любил предстательствовать за несчастных и пользовался общею любовью», – писал историк-малоросс Бантыш-Каменский.

«Быстрое возвышение Разумовского не породило в высших Петербургских кругах особенной зависти или недовольства. Он все время оставался простым, наивным, несколько хитрым и насмешливым, но в то же время крайне добродушным хохлом, без памяти любящим свою прекрасную родину и своих родственников», – писал историк Петр Майков. И действительно, Алексей Григорьевич не вызывает ненависти и брюзжания ни при жизни, ни после смерти.

Нелицеприятную оценку Разумовского можно встретить, пожалуй, только у князя Михаила Щербатова. «Сей человек из черкас, из казаков, был ко двору принцессы Елисаветы привезен в певчия, учинился ее любовником, был внутренно человек доброй, но недального рассудку, склонен, как и все черкасы, к пьянству, и так сей его страстию старались ему угождать», – писал этот очевидец в своем труде «О повреждении нравов в России». Потом оказалось, что эта желчь передалась по наследству – князь был дедом Петра Чаадаева.

Даже современные украинские историки и публицисты относятся к Алексею Разумовскому благожелательно, без пены у рта.

«Розумовский как патриот Украины способствовал многим положительным сдвигам в ее общественно-политической жизни. В частности, 1741 императрица Елизавета Петровна под влиянием своего фаворита издала указ, по которому размещать войсковые части в Украине, а также русское чиновничество могла исключительно местная старшинская власть.

Русским помещикам, которые имели имения в Украине, категорически запрещалось закрепощать местное население; офицерам русских гарнизонов предписывалось не делать насилия и надругательства жителям украинских городов и сел и казацкой администрации всех уровней. Отменялся запрет Генеральной военной канцелярии (1739) свободного перехода крестьян (простолюдинов) с места на место в пределах границ Гетманщины. Розумовский активно способствовал восстановлению в Украине после длительного перерыва гетманства и избранию в 1750 году на должность гетмана своего молодого брата Кирилла», – сообщает «Энциклопедия истории Украины».

«Впервые со времен Хмельницкого Украина получила право самостоятельно осуществлять международные отношения – была создана коллегия внешних сношений. Гетман добился царского указа о запрете холопства. Была восстановлена Киевская митрополия. Разумовский-младший имел право самостоятельно назначать полковников и награждать старшину землями, а на территории Украины, кроме небольшого Киевского гарнизона, не осталось царских войск. Конечно, все эти и другие реформы воплощались не без содействия брата Алексея», – писала газета «Украина Молода» в статье к 300-летию Алексея Григорьевича.

Часть вторая

Старосветские помещики и их наследство

В екатерининскую эпоху малороссийская казацкая старшина была приравнена в правах к российскому дворянскому сословию. Так из местных панов сотников и бунчужных выросли старосветские помещики. Их мазанки стали украшаться колоннами, да и сами они стали встречаться друг с другом в благородных собраниях. О чем думали и как самоутверждались первые три поколения местной элиты, мы и увидим здесь.

«Не пахал – не мужик». Как малороссийская элита относилась к закрепощению крестьян

Чтобы сделать местные элиты Левобережья лояльными и сговорчивыми, любая центральная власть должна прислушаться к ним и понять их аргументацию, и, главное, снять все их страхи и опасения.

У Екатерины Великой это получилось, но не до конца. И причина тому – разное понимание слова «крестьянин» в Петербурге и Чернигове с Миргородом. Дедушки Гоголя и его персонажей – майора Ковалёва и Хлестакова с Акакием Акакиевичем – видели своих слуг неодинаково.

Благодаря исследованию днепропетровского профессора Татьяны Литвиновой ««Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII – первой половине XIX века», а также Веры Панащенко и других ученых мы можем услышать голоса провинциальных гуманистов, которые желали, чтобы их поняли наверху.

Панские страхи

К началу екатерининского царствования казацкая старшина Малороссии прекрасно понимала, что там наверху не будут дальше мириться с её старыми порядками и привилегиями. Южная граница отодвигалась всё дальше в степь, и многие из уважаемых панов были готовы со своими полками отправиться на покорение черноморского побережья. Знали в Лубнах и Глухове и позицию государыни, однозначно уверенной в том, что никакие казачьи формирования внутри империи не нужны. Однако надежды если не разубедить Екатерину II, то хотя бы попросить учесть опасения, оставалась.

Ведь та автономия, которую всё ещё представляли гетман Кирилл Разумовский и его окружение, базировалась на принципах, заложенных за столетие до этого царём Алексеем Михайловичем. Среди них были не только льготы в налогообложении и особое местное самоуправление, но и запрет на продажу земли неместным помещикам и ввоз крепостных крестьян из великорусских губерний.

И то, и другое повсеместно нарушалось.

Русские, молдавские и греческие роды укоренялись в зоне гетманской ответственности посредством браков со старшинскими сёстрами и дочерьми, а крестьян завозили понемногу и якобы ненадолго.

Виды Малороссии

Покупка людей была известна ещё в первой половине XVIII века. Уже при ближайших наследниках Петра Великого землевладельцы приобретали крепостных, преимущественно дворовых, покупая их у великорусских помещиков или из обращённых в христианство малолетних пленных татар, калмыков.

«Во время Персидской войны, – замечал историк и черниговский помещик Александр Маркович, – в 1725 году дворяне покупали у Яицких казаков Татарчуков (так называли в Малороссии горские народы) за 7,13 и 15 рублей».

Землевладельцы левобережных губерний прекрасно понимали, что если не оговорить заранее эту проблематику, то более богатые помещики с севера и востока начнут приобретать владения их соседей и завозить своих крестьян. Это грозило перевернуть сложившуюся систему трудовых отношений и ставило под угрозу скупки по дешёвке или изъятия за долги помещичьих владений (чтобы понять эти опасения современному читателю можно привести аналогию с массовым привлечением рабочей силы из республик Средней Азии). Такого развития событий малороссийская элита никак не хотела допустить.

С другой стороны, казацкая старшина опасалась реакции на изменения собственного статуса и статуса всего края со стороны собственных земледельцев. Последних в этих краях именовали не крестьянами, а