— Что же мне необходимо сделать для этого? — спросил эскрибано с безнадежным видом. — Наши партии слишком не равны. Вам так легко выполнить ваше условие, тогда как мне…

— О Боже мой! Неизвестно, что нас ожидает в будущем! — возразил алькальд. — Обстоятельства могут сложиться так благоприятно для вас, что я сразу сделаюсь вашим должником.

— Да, но может статься, до тех пор ваши панталоны совершенно утратят свою ценность!

— Пора, однако, к делу! — перебил алькальд, желая прервать излияния своего подчиненного. — Приступим к совершению акта о лишении собственности, состоящей из старой лодки, принадлежавшей Висенту Персу, который под предлогом, что у него шестеро детей, не отдал мне в срок двадцать пиастров, которые взял у меня в долг.

С этими словами дон Рамон взял ломаный соломенный стул, намереваясь сесть к столу.

— Возьмите лучше этот, — с живостью вмешался эскрибано, подавая своему патрону стул, обитый кожей, которая от употребления почти стерлась. — Вам на нем будет помягче!

— И моим панталонам тоже! — с усмешкой добавил алькальд.

Гагатинто вынул свою чернильницу и лист гербовой бумаги, и оба достойных юриста готовились приступить к делу, как вдруг поспешные удары в дверь, которую они заперли, чтобы их не тревожили понапрасну, заставили обоих прервать свое занятие.

— Какой черт там ломится? — удивился алькальд.

— Во имя святой девы Марии — раздалось с улицы.

— Если с миром, входи! — ответили в один голос алькальд и эскрибано, и после этого набожного приветствия Грегорио отворил дверь.

— Что привело вас сюда в этот час, сеньор Диас? — с удивлением спросил алькальд при виде старого слуги графини де Медиана, стоявшего перед ним с выражением глубокого горя на лице.

— А, сеньор алькальд, — простонал старик, — сегодня ночью нас постигло большое несчастье, совершено тяжкое преступление. Графиня исчезла вместе с маленьким графом!..

— Вы уверены в этом? — спросил алькальд.

— Увы! В этом нет никакого сомнения. Для того чтобы убедиться, стоит только войти в комнату сеньоры через балкон, который выходит на море, как пришлось поступить и нам, так как комната была заперта изнутри, и мы не получали никакого ответа на стук. Злодеи все перевернули в ней вверх дном.

— Правосудия, правосудия, сеньор алькальд! Пошлите всех ваших альгвазилов[7]в погоню за убийцами! — закричал вдруг женский голос. Это была горничная графини, которая воспользовалась удобным случаем, чтобы покричать, хотя в действительности вовсе не была потрясена таинственным исчезновением своей госпожи.

— Та-та-та! Как вы спешите, — возразил алькальд. — У меня всего два альгвазила, а сегодня они, как на грех, отправились на рыбную ловлю, так как иначе немудрено им умереть с голоду в этой проклятой дыре!

— О Боже мой! — воскликнула, рыдая, горничная. — Бедная моя госпожа! Кто же ей поможет?!

— Терпение, женщина, терпение! — проговорил дон Рамон. — Не отчаивайтесь в правосудии! Может статься, нам свыше послано откровение, которое сразу укажет верный путь к установлению истины!

Однако камеристка не сочла возможным утешиться этой надеждой, и ее крики еще усилились. На шум, который она производила в припадке лицемерного отчаяния, сбежалось почти все селение; около дверей алькальда собралась толпа женщин, стариков и детей, причем многие даже проникли в святилище правосудия.

Дон Рамон Коечо подошел, наконец, к Гагатинто, который от удовольствия потирал себе руки под плащом при мысли о той массе бумаги, которую придется исписать по поводу совершенного преступления; алькальд вполголоса обратился к своему подчиненному:

— Внимание и внимание, друг Грегорио! Великая минута наступила, и если вы окажетесь на высоте вашего призвания, то панталоны кровяного цвета…

Слов более не требовалось, Гагатинто понял и побледнел от радости. Он замер около своего патрона, следя за его малейшим жестом, стараясь уловить на лету его желания, чтобы быстрее исполнить их.

Алькальд снова уселся на кожаное кресло и жестом призвал присутствующих к молчанию, затем, обращаясь к своей случайной аудитории, он произнес пышную, пространную речь со множеством витиеватых выражений, свойственных вообще испанскому языку, пожалуй, самому красочному из всех разговорных языков.

— Дети мои! — начал дон Рамон. — В эту темную ноябрьскую ночь свершилось, как утверждает почтенный сеньор Хуан Диас, тяжкое преступление. Известие об этом не преминуло достичь слуха правосудия, от которого ничто не может укрыться. Тем не менее я выражаю сеньору Диасу глубокую признательность за сообщенные им сведения, хотя этот уважаемый слуга мог бы несколько пополнить их, открыв нам имена убийц!

— Но, сеньор алькальд, — прервал убитый горем слуга, — мне самому не известны их имена. Во всяком случае, я приложу все старания, чтобы отыскать мерзких негодяев!

— Вы слышите, дети мои, — продолжил алькальд, — и достойный дон Коечо в своем официальном донесении взывает к правосудию о наказании виновных; правосудие не останется глухо к его мольбам! Позвольте же теперь поговорить с вами о моих житейских делах и свободно предаться скорби, которую мне причинило таинственное исчезновение графини и юного графа де Медиана!

Здесь оратор остановился и сделал знак Гагатинто, который, несмотря на изощрение всех своих чувств с целью уловить момент для выполнения требуемых от него услуг, до сих пор оставался безнадежно пригвожденным к своему месту, тщетно мечтая о предмете своей страсти. Дон Рамон между тем продолжал:

— Вам небезызвестны, дети мои, те двойные узы, которые связывали меня с семьей де Медиана, а потому вам легко себе представить горе, которое охватило меня при известии о гнусном преступлении, тем более непонятном для нас, так как мы не знаем ни мотивов, ни виновников похищения. Увы, дети мои! Я теряю могущественную покровительницу, и мое сердце преданного слуги ее, равно как и официального лица, обливается кровью! Да, дети мои, еще вчера я посетил замок Медиана по поводу моей аренды!

— Чтобы попросить отсрочки, — чуть не крикнул Гагатинто, которому были досконально известны все дела его патрона; к счастью, алькальд не допустил свершения столь ужасного промаха, навеки разрушившего бы все надежды эскрибано на получение брюк цвета бычьей крови.

— Терпение, мой почтенный Гагатинто, смирите на время жажду правды, от которой вы сгораете. Да, дети мои, и ввиду той безопасности, в которой, по моему ошибочному мнению, находилась графиня де Медиана, я передал вчера в руки несчастной графини… — здесь голос достойного судьи оборвался, — сумму, равную десяти годам арендной платы, выплаченную мной вперед полностью!

При этом неожиданном признании Гагатинто подскочил на стуле, будто от укуса ядовитой змеи, даже кровь застыла у него в жилах, когда он осознал все значение промаха, который чуть было не совершил.