– Работа в консульстве мне нравится больше. Мама много лет знакома с Рожером, и, когда он попросил помочь, я просто не могла отказать.

Бернар поставил на наш столик корзину с хлебом и чуть задержался, разглядывая Родье, будто пытался вспомнить, где мог его видеть.

– Надеюсь, я сегодня не помешал вашему свиданию, – сказал Родье.

Мы одновременно потянулись за хлебом, моя рука коснулась его руки, она была мягкая и теплая. Я отдернула свою.

– У меня нет на это времени. Вы знаете Нью-Йорк, приемы и прочее. Все это жутко выматывает.

– Никогда не видел вас «У Сарди».

Родье отломил кусок хлеба, потянулся пар.

– О, я много работаю.

– У меня такое чувство, что вы работаете не ради денег.

– Месье, это внештатная работа, жалованье не предусмотрено. Но, замечу, в приличном обществе не принято задавать такие вопросы.

– Мы можем обойтись без «месье»? Когда вы так ко мне обращаетесь, я чувствую себя стариком.

– Перейти на «ты»? Мы только познакомились.

– Сейчас тридцать девятый.

– Общество Манхэттена – как солнечная система со своим ходом планет. Одинокая женщина, ужинающая с женатым мужчиной, – достаточная причина для того, чтобы планеты сошли с орбит.

– Нас здесь никто не увидит. – Пол указал Бернару на выбранный сорт шампанского.

– Скажите об этом Эвелин Шиммерхорн, она ужинает в дальней кабинке.

– Вы расстроены? – с искренним сочувствием, так несвойственным до боли красивым мужчинам, спросил Родье.

Возможно, эта черная рубашка все же хороший выбор.

– Эвелин не станет болтать. У нее ребенок, недоношенный, бедняжка.

– Дети. Они все усложняют, не правда ли? В жизни актера им нет места.

Очередной эгоистичный актеришка.

– А как ваш отец заработал свое место в этой системе?

Для первого знакомства Пол задавал слишком много вопросов.

– Именно – заработал. Он занимался мануфактурой.

– Где?

Бернар аккуратно поставил на стол серебряное ведерко с ручками, как цыганские серьги. Изумрудное горлышко бутылки лежало на краю.

– Он был партнером Джеймса Харпера Пура.

– Братья Пур? Я бывал в их доме в Итс-Хэмптоне. Не сказал бы, что он бедный[8]. Ты часто бываешь во Франции?

– В Париже – каждый год. Мама унаследовала квартиру… на Шаво-Лагард.

Бернар открыл бутылку – пробка не выстрелила, а тихо хлопнула – и налил золотистое шампанское в мой бокал. Пузырьки поднялись до самого края и остановились. Мастерская работа.

– У моей жены, Рины, небольшой магазинчик в этом районе. Называется «Миленькие штучки». Знаете такой?

Я отпила шампанского, пузырьки приятно защекотали губы.

Пол вытащил из кармана фотокарточку.

Рина оказалась моложе, чем я себе представляла. Брюнетка со стрижкой под китайскую куклу. Улыбается, а глаза широко открыты, словно она хочет поделиться каким-то приятным секретом. Красивая и, похоже, моя полная противоположность. Мне показалось, что она обладает особым шиком француженок – все продумано без перебора плюс капелька небрежности.

– Нет, такой магазин мне незнаком. – Я вернула Полу фотокарточку. – Но она красивая.

Я допила шампанское.

Пол пожал плечами:

– Слишком молода для меня, но… – Перед тем как убрать фото, он пару секунд разглядывал его, слегка наклонив голову набок, будто впервые увидел. – Мы не часто видимся.

Меня эта фраза приятно взволновала, но я быстро успокоилась, осознав, что, даже будь Пол свободен, моя энергичная натура уничтожит на корню любой росток романтических отношений.

В кухне по плохо настроенному радио запела Эдит Пиаф.

Пол достал бутылку из ведерка и наполнил мой бокал. Пузырьки с шипением поползли через край. Я взглянула на Пола. Естественно, мы оба знали эту традицию. Любой, кто хоть раз бывал во Франции, знает.

Он специально перелил шампанское?

Пол не раздумывая обмакнул палец в стекающее по бокалу шампанское, потянулся ко мне и «подушил» за левым ухом. Я чуть не подпрыгнула от его прикосновения, но усидела. Пол откинул мои волосы и «подушил» за правым ухом. Там он чуть-чуть задержался, а потом с улыбкой «подушился» сам.

Мне почему-то стало жарко.

– А Рина к тебе приезжала?

Я потерла пятнышко от чая на руке, но оказалось, что это пигментное пятно. Великолепно.

– Пока нет. Театр ее не привлекает. Даже «Улицы Парижа». Но я и сам не знаю, как долго смогу здесь оставаться. Из-за Гитлера все стремятся быстрее вернуться домой.

Где-то в кухне громко переругивались двое мужчин.

Где наш эскарго? Они в Перпиньян за улитками послали?

– Ну, во Франции хотя бы есть Линия Мажино, – пробормотала я.

– Линия Мажино? Я тебя умоляю. Бетонная стена с несколькими наблюдательными вышками? Для Гитлера это жалкая полоса препятствий.

– Пятнадцать миль в ширину.

– Если он чего-то захочет, его ничто не остановит.

В кухне тем временем начали переругиваться в полный голос. Неудивительно, что наш entrée[9] запаздывал. Повар, без сомнения художник в своем деле, был чем-то очень расстроен.

Из кухни вышел месье Бернар. Дверь с круглым окном несколько раз качнулась у него за спиной взад-вперед и замерла. Бернар прошел в центр зала.

Он плачет или мне кажется?

– Excusez-moi, леди и джентльмены.

Кто-то постучал ложечкой по бокалу, и все в зале притихли.

– Только что из достоверных источников… – Бернар сделал глубокий вдох, и его грудь расширилась, как кузнечные меха. – Я с полной ответственностью могу сообщить… – Он выдержал паузу и закончил: – Гитлер напал на Польшу.

– О господи! – выдохнул Пол.

Мы смотрели друг другу в глаза, а люди в зале от волнения и ужаса начали переговариваться на повышенных тонах. Репортер, которого я видела на приеме, поднялся, швырнул на стол скомканные доллары, схватил свою шляпу и выбежал из зала.

– Да поможет нам всем Господь, – закончил Бернар, но эта последняя фраза потонула в гомоне взволнованных голосов.

Это Петрик Баковски придумал забраться на горку над Оленьим лугом и посмотреть на беженцев. Просто чтобы все увидеть своими глазами. Мама на слово мне бы ни за что не поверила.