* * *

«Товарищ, вы когда-нибудь видели, как выступает на соревнованиях Вера Чаславска?» – спрашивает Бела по телефону у чиновника, который, занимаясь его бумагами, интересуется, какой смысл открывать школу только для девочек. Конечно, видел, отвечает тот. А как же? Великую чешскую спортсменку, олимпийскую чемпионку знают все. Вот только теперь, летом 1969-го, есть сомнения в том, что новая чешская власть еще когда-нибудь позволит ей выступать на международных соревнованиях: в прошлом году на Олимпийских играх в Мехико Вера демонстративно, на глазах у иностранных журналистов, повернулась спиной к советскому флагу – это было просто неприлично… Но в ответ на «видел» этот мадьяр – который, как очень кстати припоминает чиновник, похоже, имеет доступ к неисчерпаемым запасам заграничной выпивки, – начинает вопить на другом конце провода: так вот, я тебе таких Вер буду в своей школе на полях выращивать, останется только собирать урожай! Скажи мне начистоту, товарищ, ты можешь себе представить посреди прекрасных полей, на которых у меня будут расти Веры, мальчиков с выпирающим из-под трико прибором? Отстань от меня со своими парнями, вот приеду в Бухарест – и выпьем с тобой за Вер!

ПОЯВЛЕНИЕ

Перед началом этой первой встречи у новой школы собралась толпа. Все – и родители девочек, прошедших отбор, и скептики, – все хотели посмотреть на него, на этого Белу, который только что вместе с женой поселился в Онешти. Бела. Имя венгерское, он явно из Трансильвании. Говорят, был чемпионом по толканию ядра и боксером, а еще он играет в регби и входит в состав национальной сборной по гандболу. Ну и какое отношение все это имеет к гимнастике? – недоумевают родители. Правда, его жена – специалистка по танцу, анатомии и здоровому питанию… А сам Бела два года осваивал эквилибристику, но это закончилось падением, и с шизофреническими иллюзиями легкости пришлось проститься… Но, надо признать, человек он очень симпатичный. Этот усатый великан девочек на руках носит, обещает возродить сколько уже лет пребывающую в спячке румынскую гимнастику, хлопает по спине скептиков и плюется при упоминании о советских чемпионках.

* * *

Жаждущему виски мелкому чиновнику, который мог одним росчерком пера закрыть школу, они пообещали выдающиеся результаты, так что времени терять нельзя. Три недели подряд Бела и Марта испытывают девочек. Те думают, что играют в догонялки, а на самом деле тренеры устраивают им состязания и смотрят, кто быстрее бегает. Некоторые девочки уже через неделю начинают ходить на руках, а еще через неделю им предлагают встать на мостик и сделать сальто. Держась за руку тренера, они впервые с опаской идут по бревну шириной в десять сантиметров. К концу третьей недели в списке у Белы остаются пять имен, да и то одно из них – со знаком вопроса. А что же остальные? Они плакали, если случалось упасть. Они цеплялись за него и ни в какую не хотели отпускать. Или, начав отжиматься, с хохотом валились на пол, или морщились, когда он, оценивая гибкость кандидатки, осторожно поднимал ее выпрямленную ногу. Бела вычеркивал таких даже не столько из-за трусости или отказа сделать то, о чем он просил, сколько из-за того, как легко они с этим мирились. Теперь он лучше понимал, что ему надо, но все еще не мог найти.

Так продолжалось до одного позднего утра во дворе начальной школы. За годы, прошедшие с тех пор, Бела довел рассказ об их первой встрече до совершенства и начинает его всегда одинаково – с того, что все понял, едва увидев Надю, имени которой пока не знал. Он мог бы прибавить, что едва он ее увидел, как она тотчас от него ускользнула, растворилась в воздухе. Она – черненькая девочка, которая там, во дворе, утром четверга очень неплохо прошлась колесом по невысокой стенке. У нее волосы завязаны в два хвостика, твердит он, пытаясь вспомнить хоть какую-нибудь деталь, которая помогла бы узнать девчушку, а школьники тем временем строятся парами: звонок уже прозвенел. И у всех девочек волосы завязаны в два хвостика, и на всех голубые блузки, и все они скрываются в темных коридорах, торопятся на урок – на часах уже 10.15. И среди прочих – та самая девочка.

Бела открывает одну за другой все двери, обходит один за другим все классы. В каждом извиняется перед учительницей за то, что отнимает время, спрашивает, кто из детей любит гимнастику, и иногда какой-нибудь мальчик тянет руку. «А кто из вас умеет ходит колесом?» – раз за разом неутомимо повторяет он, уже чувствуя, как к усталости примешиваются беспокойство и раздражение – неужто он так и не найдет эту девчонку? Дети в восторге от паузы в уроке, они наперебой бросаются показывать гостю свои умения, учительницу их неуклюжие движения умиляют, а он начинает злиться и, когда какая-то толстушка во второй раз пытается выполнить колесо, сбегает – здесь ему больше делать нечего. Вот уже и последний класс на этаже (а может быть, рассказывая об этом журналистам семь лет спустя, он стал говорить, что это был последний класс, просто для большего эффекта: как видите, все решилось, когда уже почти не оставалось надежды).

Он снова спрашивает, кто умеет ходить колесом, и к нему тянутся руки с задних парт. У черненькой девочки хвостики немного растрепались – не иначе, во время игры. «А ну-ка, покажите, как у вас получается, вот ты и ты». Малышки, поглядывая на учительницу, перешептываются – видно, не очень-то им верится, что та и в самом деле разрешит пройтись вверх ногами прямо в классе, потом обе встают. Вправо. Влево. Черненькая на него и не смотрит, она поглощена упражнением, дети ей хлопают, и она повторяет колесо еще раз.

Команечи Надя и Думитриу Виорика. Согласие родителей получено в сентябре 1969 года. Приходящие ученицы.

Замечание Белы насчет гимнасток того времени, которые «боялись испортить прическу», вовсе не было, как может показаться, шуткой женоненавистника, уверяет меня Надя, когда мы с ней обсуждаем по телефону эту главу.

«Они действительно боялись показаться недостаточно “женственными” потому что судьи поощряли грациозных и умеющих держаться гимнасток. Потеть – это для мужчин-гимнастов, женщины не должны выглядеть слишком спортивными, так было принято… А Беле вовсе не требовалось, чтобы мы были красивыми, он каждую неделю выбирал самую отчаянную и самую быструю. Нам всем хотелось получить от него медаль… Он ценил нашу силу, нашу смелость и нашу выносливость, а прическам значения не придавал. Думаю, потому-то он и хотел работать с маленькими девочками, мы ведь еще не успели даже и познакомиться с этими… этими правилами».

1969

Врач осматривает двух новых кандидаток. Обе девочки раздеты до белых трусиков и босые, на плитке стоять холодно, они приплясывают, подпрыгивают, их приходится одергивать. Девочек заставляют раскинуть руки в стороны, измеряют размах, потом показывают, как правильно достать ладонями до пола. Потом обмеряют – хорошо, бедра уже, чем плечи. Потом предлагают покружиться (быстрее! еще быстрее! еще!) и после остановки сразу же пойти вот туда – так определяют способность ориентироваться в пространстве. Ощупывают. Велят повиснуть на шведской стенке и тянут ногу вверх до тех пор, пока девочка не начинает морщиться…

Таких, кто продолжает упорно смотреть прямо перед собой, на какую-то невидимую черту, и только сжимает зубы, если ногу поднимают слишком высоко, очень мало. Некоторые, когда мышца слишком натянута, сгибают колено, чтобы избавиться от неприятного ощущения, другие брыкаются. А она? Она все терпит. «Хорошо держится», – записывает Бела в дневнике, что правда, то правда, хотя вообще – ничего особенного. Эта Надя не скулит, когда он, стараясь не наваливаться всем весом на семилетнюю девочку, садится ей на спину, пока она, распластавшись на полу, пытается сделать складку ноги врозь[12]. Она бегает по кругу в спортивном зале, останавливается, когда ее окликают, с удовольствием выполняет указания, радостно вскидывает руки для приветствия, прогнув спину, то и дело пристает к Марте с вопросом: «А к Новому году я начну ходить по большому бревну?» То, что сначала пришлось учиться ходить вдоль черты, проведенной мелом по полу, потом – по очень низкому бревну, со всех сторон обложенному матами, стало для нее разочарованием.