На исходе третьего месяца девочкам велят прийти с родителями. В сумке у Надиной мамы носовой платок для дочки, хорошо бы эта церемония (формальность? вынесение приговора?) не затянулась, маме надо встретиться с двумя клиентками, она должна снять с них мерки, с приближением зимы снова появились заказы на пальто в «парижском» стиле, у местных женщин, которые, приходя к ней, вынимают из кармана сложенную вчетверо страничку югославского модного журнала, эти пальто пользуются большим спросом.

Девочки – пряменькие, с поднятой головой – вышагивают по спортивному залу под записанную музыку, все в голубых купальниках, Наде купальник широк. Мэр произносит речь, он доволен тем, что в его городе открылась экспериментальная школа, из которой выйдут лучшие социалистические гимнастки, потом Марта вызывает по фамилиям пятнадцать девочек. Пожимает руку каждой из проигравших, перед тем как та, рыдая, кинется в объятия матери. Пять избранных весело поздравляют друг дружку, солнце, заглянув в окно на дальней стене, мимолетно ложится полосой поперек их белых как мел ляжек.

Поздно вечером (дома отпраздновали событие, Надя показывала в гостиной, чему научилась, и ходила на руках до тех пор, пока не сшибла лампу) девочка наконец засыпает, прижав к щеке свернутый гимнастический купальник.

1970

Как хотелось бы сказать, что отныне все вырисовывается отчетливо, как хотелось бы с нарастающим восторгом проследить за неуклонным восхождением чудесной девочки. Но ведь невозможно обойти тот день, 23 июня 1970 года, когда она впервые участвовала в соревнованиях на первенство страны…

Маленькая Надя, восьми с половиной лет, с решительным видом идет к снарядам, приветствует судей, показывая, что готова начать.

И вот она уже на бревне. Борясь с силой тяжести, пытается удержать равновесие. Последние наставления Марты («Покажи им всем!») кружатся у нее в голове, сковывают движения. Ей так часто снилась эта минута. В зале мертвая тишина, единственное, что слышно, – сухое поскрипывание о дерево натертых магнезией подошв при каждом повороте девочки. Первыми – словно античный хор, вестник несчастья – закричат, когда Надя упадет справа от бревна, уже отстрелявшиеся участницы, сидящие рядком на лавке, следом за ними охнет в один голос публика.

А она, как на тренировках, серьезно глядя перед собой, обеими руками опирается о бревно и опять забирается на него. Вот только, когда дело доходит до прыжка, снова позорно падает, теперь – налево. Бела бросается к ней – иди к папе, деточка, иди сюда! – он хочет помочь малышке, самой маленькой из учениц, той, которая никогда не устает и еще долго продолжает работать после традиционного «на сегодня хватит».

Но не тут-то было! О произошедшем дальше Бела будет рассказывать и рассказывать в течение двадцати лет. Надя, с горящими, словно под градом чудовищных оскорблений, щеками, пытается еще раз выполнить этот прыжок – так, словно этим перечеркнет картину падения. И – падает. И в четвертый раз влезает на слишком высокое для нее бревно. Зрители улыбаются, очень уж жалостно выглядит насупленное личико этой фитюльки, и тощенькая такая, небесно-голубой купальник на ней просто болтается… Девочка взмахивает руками, смешки в спортзале провинциального городка затихают, опять воцаряется тишина. До чего же упорно она старается завоевать несколько сотых балла, которые получит, если продолжит выступление. Смотрит еще более гордо и высокомерно, чем в самом начале, когда только шла к бревну. Теперь ее движения стали точными и уверенными. Она сумеет выдернуть, стереть из памяти публики то, о чем сама, кажется, уже не помнит. И единственное ее упущение – с безупречной четкостью приземлившись, она забывает поприветствовать судей.

Виорика и Дорина плачут на скамейке, они уверены, что из-за Надиной неудачи команда не выйдет на первое место. Надя хмуро молчит. А когда одна из подруг тянется поправить ее растрепавшийся хвостик, вскакивает и уходит. Ждет оценку в стороне. Она получила несчастные 6,20, но Бела вскидывает руки жестом боксера-победителя после боя: если бы у Нади было шесть баллов ровно, соревнования выиграли бы их соперницы из Оради, все решили эти двадцать сотых.

Иногда на тренировках Надя, отойдя в уголок зала, встает на руки; она умеет это делать с семи лет, и получается у нее неплохо, она тянет носок, прогибает спину, сохраняет равновесие. И только когда встанешь рядом, увидишь, как дрожат ее запястья, услышишь, как она считает, стоя вниз головой, напрягая мышцы живота и задерживая дыхание, чтобы простоять дольше. Первые несколько лет учебы в спортивной школе она занимается тем, что тщательно выстраивает собственный организм, обеспечивает надежность всех деталей и соединений этой машины перед тем, как начать ее использовать. Если ей делают замечание, она к нему прислушивается, ни дать ни взять – инженер, старающийся исправить все недостатки конструкции, серьезная до того, что кажется угрюмой.

После того как Надя несколько раз подряд упала с бревна, Марта на нее накричала. Эта засранка унизительно паясничала у всех на глазах, с трибун было видно, что она в штаны со страху наложила. Оскорбления у Марты вырвались невольно, она себя не помнила от ярости. В поезде, на обратном пути, ей стало стыдно, она наклонилась над спящей Надей, отвела упавшие на глаза волосы, такое жаркое лето в этом году. Но девочка во сне дернулась, отвернулась и съежилась, как от прикосновения зверя.

«КУБОК ДРУЖБЫ» СРЕДИ ЮНИОРОВ

Май 1972

Девочки из Онешти, все шесть, поднимаются на вторую ступень пьедестала, у каждой на шее – серебряная медаль. Судя по фотографиям, гимнастки из Чехословакии, Восточной Германии или Советского Союза весят в среднем килограммов на двадцать больше, чем румынки, стойкие оловянные солдатики, у которых под небесно-голубыми купальниками проступают позвонки, а волосы перехвачены большими красными бантами, – это Бела их так украсил. Людмиле Турищевой, советской чемпионке, восемнадцать лет[13]. Русская пресса упоминает о «полемике вокруг возраста состязающихся гимнасток»; под фотографией Белы написано: «этот румын» не знал о том, что другие спортсменки – взрослые девушки.

* * *

Несколько дней спустя, после возвращения в Румынию, Бела и Марта вызывают Надю в свой кабинет, расположенный над спортзалом. Бела иногда опасается, не больна ли девочка – бледная, молчаливая, с застывшим взглядом, не сочетающимся с тем упорством, с каким это крохотное тело без устали осваивает упражнение, тщательно разбирая каждый элемент, пока не овладеет им полностью. Сколько ни рискует, никогда риском не насытится.

Они с Мартой видели немало девочек, которые торопливо, без передышки заглатывали все, что им показывают, и заставляли тело затверживать наизусть трудные места. Несколько недель так поработав, они ждали, что их станут за это хвалить и гладить по головке, что после очередных занятий тренеры скажут родителям: вашу дочку, несомненно, ждет большое будущее. Но Марта знает, что как раз от этих-то трепетных созданий толку не будет. Таким девочкам приходится уделять слишком много внимания, им постоянно требуются поощрения и ласка, иначе от них ничего не добьешься, на них, на таких «чувствительных», надо тратить дополнительное время… Она вписывает слово карандашом в своем дневнике перед фамилией, подчеркнутой красным, «чувствительная», и это окончательный диагноз. А вот Надя и глазом не моргнет, даже когда на нее повышают голос. Нади не слышно. Нади не видно. Когда она не двигается, ее словно бы и нет.