– Створятся! – взволнованно заметил это изменение в строе японцев младший флаг-офицер. – Противник совершил поворот «все вдруг»!

– Нуте-с, господа, – естественно, Витгефт тоже следил за чужими эволюциями, – что уж сказать, весьма филигранный разворот. А мы столь слаженно смогли бы?

Вопрос если и не был риторическим, то стал таковым, так как офицеры походного штаба воздержались от ответа. Смущённо или тактично – понимали, что без должной практики скорее «нет», чем «да».

– Не нравятся мне эти миноносные движения, – так и не дождавшись ответа, проворчал адмирал, – командуйте склонить курс к осту.

Плавно (не до резких приёмов)… последовательно (а так и задумывалось), буравя кильватер впередиидущего мателота, русские корабли один за другим повлекло влево.

К тому моменту, по приказу командующего, шустрый «Новик» опять забежал вперёд и теперь с него частили-семафорили, что якобы наблюдают нечто плавающее на волнах. Ожидаемые мины?

Японские корабли успели развернуться и снова выстроили колонну, теперь следуя практически параллельно эскадре Витгефта.

В среднем дистанция между эскадрами составляла семьдесят-восемьдесят кабельтовых.

С этого предела японцы и открыли огонь.

Русские ответили.

* * *

– С «Полтавы» семафорят «двенадцатидюймовая бомба попала в корму»! – известил адмирала начальник штаба. – Снаряд не разорвался, но имеются затопления в отсеках! Вильгельм Карлович, пора в рубку.

– Попали? С восьмидесяти кабельтовых? Невероятно! Это случайность…

– Ваше превосходительство! Приказ государя – увести вас в рубку на время боя, – переходя на официоз, напомнил Матусевич. – Пошто мы дополнительно её блиндировали, чтобы вам тут сгинуть от шального снаряда?

И видя, что упрямый адмирал никак не реагирует, в сердцах нажал:

– Побойтесь Бога! Мы с вами пожили… – Матусевич кивнул на младший состав, что необходимо находился при штабе командующего, – но зачем молодых подвергать-то?..

Очередной пенный всплеск вздыбился совсем недалеко от борта броненосца. Ветер донёс противный горелый запах и мелкие единичные капли, доставшие до замершего у ограждения мостика Витгефта. Вцепившись руками в леерную перекладину, он провожал взглядом оседающий водяной колосс – казалось, эта недолетевшая смерть имеет какую-то притягательность, будто влечёт его.

«Николай Александрович прав. Я в этот раз готов принять на себя всю ответственность, вплоть до… Но эти… мальчики – совсем безусый сигнальщик и мичман Эллис… я не должен их тащить за собой».

Отыскав взглядом вестового, Вильгельм Карлович попросил того сходить к нему в каюту:

– Там на письменном столике портрет моей жены. Принесите, голубчик, его в рубку. И мы, господа, между тем туда же, в рубку, пожалуй, и спустимся. Негоже не выполнить приказ государя.

Однако спешить не стал, немного задержавшись, ещё раз зацепившись биноклем за вражескую колонну, озаряемую короткими вспышками и кудловатыми шапками выстрелов… уже без оптики одним прищуром (глазомером) оценив тактическую ситуацию.

Переждав очередной рёв носовых двенадцатидюймовок «Цесаревича», он промолвил:

– Командуйте поворот через… – запнулся, перегадал, поправился: – Приготовиться к повороту… к бою на левый борт.

Через пятнадцать минут русская эскадра повернула к югу на восемь румбов.

Флагман уверенно резал воду, подрывая таранным форштевнем шипящий бурун.

На смене галсов туда-сюда по ветру мотыляло флаги – боевые на стеньгах, сигнальные на фалах. Дымы, обильно валящие из труб, стелило то в корму, то в бок, то в сторону бака, на чих и чертыхания сигнальщиков… на чертыхание командующего, когда застилало обзор и в носу першило угольной гарью.

Периодически гремело главным калибром. Периодически падали чужие снаряды, поднимая грязно-белые водяные фонтаны – не близкие, не далёкие… донося до ноздрей вонючку-шимозу.

Японцы отреагировали очередным «все вдруг».

В целом общий рисунок эскадренных эволюций был не замысловатым, но содержательным: Того, «гарцуя» на шестнадцати узлах, пытался охватить голову русской эскадры.

Витгефт (всё же несмотря на основной приказ из Санкт-Петербурга «дать бой») всячески уклонялся, «работая» на разрыв дистанции, «сберегая корабли», здраво считая, что на больших расстояниях меньше будет повреждений.

В итоге после резких витгефтовских зигзагов на ост, на зюйд и снова на восточные румбы… и тоговских отыгрываний две колонны наконец сошлись на сорока-пятидесяти кабельтовых, что давало доступную уверенность стрельбы уже и из шестидюймовок.

Пусть накоротке! Пусть и ненадолго!

Выходило, что при суммарной скорости обеих эскадр – это всего… всего лишь девять минут уверенного короткодистанционного огневого контакта!

Одно в утешение – стычка происходила не в самых выгодных для японцев контркурсах, на которых русские комендоры стреляли лучше.

Волоча угольные шлейфы, две встречные колонны частили посверками выстрелов, окутывались пороховыми газами, озарялись редкими вспышками первых попаданий посреди взбесившегося недолётными всплесками моря.

За короткие и одновременно длинные девять минут жизнь всех причастных оказалась неожиданно насыщенной – грохотом орудий, ором команд, проклятьями и матом, работой мысли и мышечными напряжениями.

Потели, лоснились кочегарские спины, выкашливали пороховые газы комендорские глотки, белели костяшками офицерские пальцы, сжимавшие в избыточных объятиях «цейсы»!

Боевые расчёты башен и батарей развивали предельную скорострельность, спеша нанести как можно больший урон противнику.

Правда, сблизиться даже на сорок кабельтовых – четыре мили (почти семь километров) – это тебе не на прямой… не на «пистолетный» выстрел выйти!

Да и не всё что в запале, остервенении, на издыхании слалось во врага, долетало, попадало, поражало… иначе говоря – являло положительный статистический процент.

Могло быть и хуже…

Рубка «Цесаревича», да ещё и дополнительно заблиндированная, конечно же не давала тот необходимый обзор, что был необходим Витгефту, переживавшему о своей неопытности водить «вживую» эскадры. Адмирал, казалось, до сего момента наблюдавший за боем с пассивной безучастностью, подался вперёд к обзорной прорези, боясь пропустить, упустить нить событий.

Отличить отдачу орудий и встряску железного левиафана-броненосца от попадания вражеского снаряда практически было невозможно. Только доклад в повышенных тонах, почти в крике (невольном и понятном в грохоте орудий) флаг-офицера извещал – в них попали!