Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Лина! Выкини их!
– Чего?! Они дорогие и нужны мне! Это бады!
– Шесть кило бадов на неделю?! В турецкую тюрьму захотела?! Думаешь, на просвете багажа к ним не придерутся?!
– Это все равно, что сода. Мне соду нельзя с собой везти?
– Купишь там свою соду! Ты погрнацов спровоцируешь! – пробовала я открыть крышку чемодана, проверив сколько килограмм соды она запихнула в двадцать разрешенных кило. – У меня глаз! И челка! Давай без твоей соды! Или мы никогда не попадем на чертову свадьбу.
– А что у тебя с челкой? – рассматривала она десять невидимок, которыми я заколола недочелку, зачесав ее надо лбом. – Ты на спор что ли? – прикрыла она рот рукой, чтобы не расхохотаться мне в лицо.
– В салоне.
– Не ври!
– Стилистка с кадыком подстригла за тридцать восемь тысяч, еще и феном в глаз волос надула. Я вытащила его в метро. Как будто кусок мозга отковыряла. Длинный, склизкий, горячий был…
– Хватит! Перестань! – отбивалась она от меня своими бадами, – гадость!
– Еще ты с содой.
– Ладно, – согласилась она, – но только половину! Я выкину фасовку, а коробки с инструкциями и банки оставлю. Турецкая тюрьма – тоже опыт.
– Не становись Цветковой, – фыркнула я, – это её фишка быть беспросветной оптимисткой.
Да, Лина всегда была смелее меня, но никто не мог переплюнуть Диану.
«Завтра ливень, пляж отменяется», слышит Диана и отвечает, «отлично, устроим вечеринку в мокрых майках!»
«Завтра тебя уволят», ответ Дианы, «супер! Я давно хотела сменить род деятельности и боялась уволиться сама!»
«Завтра ты потеряешь миллион», она «Спасибо Господу, что взял деньгами!»
Диану невозможно расстроить, удивить, и тем более увидеть плачущей. То ли у нее какие-то правильные эндорфины, то ли какие-то супер бады, которые и не снились Лине. Загадка вечного оптимизма Дианы стала белым китом для Лины. Она мечтала разгадать ее, мечтала стать такой же, мечтала рубить на продаже сакрального знания бабло.
Да и кто мог бы поспорить, что жизнь походила бы на какую-то утопию, будь все мы, как Диана – успешными, здоровыми, красивыми, полные идей, целей, что делают мир лучше.
Я косилась боковым зрением (хорошо скрываемым под темными солнечными очками) на всех патрульных собак аэропорта – натасканы ли они на соду, бады и муку? Сама даже стиральный порошок не взяла – потому что, анализировала, потому что почти «предвидела», что будет поступи я так.
Шагнешь с бэйс-джампинга – не жалуйся, что виноват канат, оказавшийся перетёртым и изношенным. Нырнешь к акулам – не ной, что прутья слишком широки, когда челюсти откусят половину бедра. Выпьешь алкоголя с незнакомцем в клубе – не удивился, что проснулась в Юго-Северо-Западном Бутово без трусов и кошелька.
Действие равнялось следствию. Принимая решения, подписываешь договор, не имея претензий к последствиям. А я не любила сомнительные юридические сделки и потому не рисковала лишний раз.
– Снимите очки, – попросил меня таможенник, восседающий за стеклом на паспортном контроле.
– Кто? Я?
– А тут есть кто-то еще?
– Простите, у меня глаз… пострадал. – вскинула очки на голову. – Я капаю антибиотики. – озадаченно уставилась на него, видя, как Лина прошла досмотр за пару секунд со своими парой кило соды под мышкой.
Теперь они сидела на корточках возле овчарки и спаниеля в пограничных шлейках, натирая их пушистые уши.
Таможенник смотрел то в мой паспорт, то на меня. То в паспорт, то на меня.
– Я вчера подстриглась. Распустить чёлку?..
– Следуйте за мной, – вышел он, выключая компьютер и свет в своей стеклянной кибитке.
– Куда?
– На досмотр.
– Зачем? Я в отпуск еду! У меня даже порошка с сбой нет. Стирального! – побыстрее добавила я.
– Следуйте. За. Мной, – вышел он из кабинки, включая красную лампу под негодующие перегляды очереди, уже записавшей меня в разыскиваемую КГБ беглянку и преступницу, которой не позволили пересечь границу страны.
– Вы везете с собой фрукты, насекомых, семена? – спрашивал он, пока мы шли служебными белыми коридорами.
– Насекомых? Не знаю, у меня на кухне муравьи развелись, – расстёгивала я чемодан ручной клади на столе, куда он ткнул пальцем, – если какой-то сам заполз.
– Растения, продукты питания, вазелин?
– Вазелин?.. А в Турцию нельзя вазелин провозить? – вспоминала я содержимое косметички.
– Больше ста миллилитров нельзя, – отложил он в сторону тюбик с новинкой моей конторы, конечно, оказавшейся среди вещей.
– Это образец нашей фирмы. Я работаю в косметической компании.
Закончив трясти багаж, последней вещью которого стал купальник с рукавами и шортами, он спросил:
– Дайвинг?
– Да, – ответила я, решив, что не готова объяснять мужчине за сорок, почему я вполне себе худая и стройная, стесняюсь раздеваться на людях.
– Какое у вас разрешение?
– Виза?
– Для дайвинга?
– Open Water Diver. Я сдала экзамен, погружаясь в озеро, а там на дне было…
– Ясно. Сядете? – спросил он
– В тюрьму?
– На стул! – кинул он.
– Сяду, – пожала я плечами до сих пор не понимая, что происходит и за что меня «задержали».
– Вам знаком человек по имени Марк Юрьевич Зыков, тыща-цот-ностого года рождения? – вытянул он фотографию Марка – портретную, как с выпускного альбома или поминального мраморного камня.
– Тыща чего?
– Девяностого.
Мы все на курсе были девяностого года рождения. И Зыков тоже.
– Марк Зыков… учился на параллельном со мной. Я не видела его четыре года, а что? Он умер?! – схватилась я за сердце.
– Почему сразу умер, гражданочка?
– Вы сняли меня с рейса! – хваталась я за подлокотники стула, ходившие ходуном, – обыскали, напугали, вазелин изъяли! А он от отёков! Фоткой Марка в меня тычете! Где он? Что с ним случилось?
– Успокойтесь, – достал таможенник из тумбочки корвалол и накапал мне в пластиковый стаканчик, – с Зыковым ничего не случилось. Это он случился. Звков в розыске. В международном розыске.
– Марк? – выпила я капли залпом, – да вы что! Он же… звезда универа! Играл на флейте, знал язык жестов, – перегнулась я через столешницу к таможеннику, лупя на него красные прожилки воспаленного глаза, – он на языке жестов диплом защищал! В газете писали. В районной. По северному АО, а вы тут с его фоткой… И при чем тут я?
– Ваше имя обнаружено среди контактов в его записной книжке.