Андрей Краев забежал сбоку, но близко к танку его не подпустили автоматчики, ведущие беглый огонь. Бутылка разбилась о камень, пламя выплеснулось на землю, лизнуло гусеницы.

– Уходим, пока нас не прикончили, – приказал командир «Т 3», – здесь змеиное гнездо из фанатиков.

Как и весь экипаж, он носил на черных петлицах устрашающую эмблему – человеческий череп, знак презрения к смерти. Но сгореть заживо среди русских окопов не хотел.

– Вырвемся отсюда и расстреляем гадюшник с бугра, – заявил наводчик.

Увидев, что танк спешно отступает, вслед полетели новые гранаты. Ощутимо дернулась гусеница, о броню лязгали осколки.

Командир танка, двадцатилетний лейтенант, имел достаточный опыт, не боялся рисковать, а в России воевал с первых дней войны. Он уже сменил один танк. Под Смоленском его прежний «Т 3» влез в гущу обороны. Он неплохо поработал со своим экипажем, раздавил две пушки вместе с расчетами и перебил из пулеметов едва не половину отступающей русской роты.

Было весело. Но два танка, и его в том числе, нарвались на засаду. Что случилось с другим экипажем, лейтенант не видел. Его собственный танк взорвался на мине. Удар был такой силы, что из носа и ушей потекла кровь, а выбраться из горящей машины ему помогли наводчик и заряжающий.

Затем в их сторону полетели ручные гранаты, и лейтенант едва сумел выбраться. Месяц пролежал в госпитале, залечивая ожоги, и вот снова старуха с косой совсем рядом.

Танк отступал, отстреливаясь из пулеметов. С разных сторон летели винтовочные пули, ощутимо били о броню возле смотровых щелей, а дым от горящего «коктейля Молотова» заставил приоткрыть люки.

Возможно, «Т 3» с его пушкой и двумя пулеметами, отойдя метров на двести, мог бы переломить ход боя интенсивным огнем. Но лейтенант, командир штурмового взвода, поторопился и лично возглавил атаку.

Его было трудно не заметить. В офицерской, хорошо сшитой форме с серебристыми погонами и ярким распластанным орлом. Лейтенант перехватил поудобнее автомат и дал команду атаковать, одновременно делая знак танкистам, чтобы они прекратили пятиться назад.

Ему явно не хватало опыта в таких самостоятельных операциях. Он не нанес удар сразу имеющимися у него силами, а теперь все катилось помимо его воли. Поднявшись в рост, он сразу превратился в мишень.

В лейтенанта выстрелили двое или трое. Стрелял и Андрей Краев. Все отчетливо услышали удар пули о человеческое тело, из пробитой выше колена ноги брызнула кровь.

Лейтенанта подхватили и унесли в безопасное место. Танкисты, отогнав танк за деревья, сбивали огонь, который упрямо лизал гусеницы и прилипал к саперным лопатам.

– Не дай бог в эту смесь вляпаешься, – бормотал наводчик. – Сожжет до костей.

О том, чтобы снова затеять стрельбу, наводчик не думал. Командир взвода был тяжело ранен, командир танка угрюмо курил. Мимо пронесли двоих тяжелораненых. Один дергался и вскрикивал. Второй лежал молча, а сквозь парусину медицинских носилок клейкими каплями сочилась кровь.

Минометчики добивали остаток боезапаса. Из окопов русские бегло вели винтовочный огонь. Выкопать надежное укрытие минометный расчет не успел, надеясь на успех атаки. Пуля звякнула о ствол и ушла рикошетом. Подносчик, спешивший с лотком мин, вскрикнул и выронил лоток. Пуля пробила локоть.

Бой понемногу затихал.

Трудно было описать состояние Андрея Дмитриевича Краева, когда он обходил окопы, разговаривал с людьми, помогал перевязывать раненых. Он был словно не в себе, с трудом воспринимая происходящее.

Пальцы мелко тряслись. Лейтенант боялся, что это заметят окружающие, подумают, что его не отпускает страх. Это были последствия первого боя, который надолго остается в памяти любого солдата во всех мелочах. Особенно когда впервые убил врага.

Он провел этот бой, отбил атаки. Можно сказать, одержал небольшую победу. И в то же время вспоминал моменты, когда на него накатывал страх.

Когда летели, взрывались одна за другой мины, и окоп не казался надежным укрытием. Одна из мин рванула глухо. Андрей понял, что она влетела в чей-то окоп и человек не просто убит, а разорван, расплющен. И лейтенант невольно представил в том окопе себя.

Сейчас, после боя, он заставил себя подойти, посмотреть на то, что осталось от его бойца, и приказал похоронить убитого в этом же окопе.

– Винтовку достаньте, – зачем-то приказал он, хотя трехлинейка никуда не годилась.

А про документы забыл. Вспомнил, когда бойцы уже засыпали окоп, нагребли небольшой холмик и вместо памятника положили сверху каску, принадлежавшую погибшему.

Коржак сказал:

– Бог с ними, с документами. У меня все данные в тетрадке записаны. И адрес семьи тоже.

Страшным моментом в бою была та минута, когда Краев никак не мог выдернуть застрявший между ребер немецкого солдата штык. У него было широкое лицо, усеянное рыжими крапинками, глаза широко раскрыты. Наверное, немец уже был мертв, удар пришелся в левую сторону груди.

Это был второй убитый им немец (фашист!), а когда Андрей, наконец, выдернул штык, он был погнут, никуда не годился, а на Краева набегал еще один немецкий солдат, вернее, обер-фельдфебель.

Непонятно, как он успел выхватить «ТТ», время словно замедлилось, а фельдфебель был вооружен автоматом, но почему-то не выстрелил.

– Магазин у него пустой был, – сказал сержант Савенко. – Возьмете трофей, товарищ лейтенант?

Наверное, Савенко сам был не против взять небольшой прикладистый «МП 40», но Краев кивнул:

– Возьму. С винтовкой несподручно бегать. Автомат как раз будет.

– Вот еще три магазина к нему. А ствол короткий. Задирает, наверное, при стрельбе.

– Ничего, разберусь. Короткими очередями надо бить.

Сержант вздохнул и спросил:

– Я зажигалку заберу. Не против?

– Бери, у меня есть.

И хорошие часы фельдфебеля Андрей отдал Тимофею Савенко. У Краева были часы, попроще, «кировские», но точные. А Тимофей все же командир отделения.

Были и другие моменты, но сейчас их некогда было вспоминать. Краев не ожидал, что будут такие потери. Девять человек погибли и четырнадцать тяжело ранены. Из батальона прислали фельдшера, медсестру и несколько санитаров.

И раненые были не те, что приходилось видеть лейтенанту в фильмах о Гражданской войне: с аккуратными повязками, усталыми улыбками, не страдающие от боли.

Здесь было по-другому. Казалось, что раненых не четырнадцать, а гораздо больше. В голову приходили слова, за которые Андрею становилось стыдно в душе.

Это была стонущая, что-то бессвязно бормотавшая груда окровавленных шевелящихся тел. Некоторые были перевязаны от пояса и до шеи, у других бинты полностью закрывали лица. У одного не было даже щелей для глаз, и он выкрикивал: