Денег у нее было немного, но перед самым отъездом она все-таки позволила себе купить на Портобелло-роуд синий фаянсовый кувшин, несколько синих же тарелок и несколько вещиц веджвудского фарфора, потратив на это все, что у нее оставалось.

Вернувшись в Москву, Нина устроила себе уголок в английском стиле: переставила кресло ближе к стеллажу, повесила на стену одну из привезенных синих тарелок и несколько гравюр с изображением псовой охоты — всадники, свора собак, охотничьи рожки, трогательный английский пейзаж — и расставила на полке свой «веджвуд». И очень гордилась этим уголком.

В кухне повесила занавески и ламбрекен из настоящей шотландки, поставила на видное место синий кувшин, в котором летом замечательно смотрелись желтые тюльпаны или ромашки, а зимой — бессмертники, и чуть ли не каждый день начищала маленький медный чайник с деревянной ручкой, сделанный «под старину».

До платья и прически по вечерам дело, конечно, не доходило, но хорошенький халатик и уютные тапочки у нее были, и вечерами, задернув шторы, она включала торшер и устраивалась на диване, чтобы почитать или поболтать по телефону.

— Что делаешь? — спрашивала у нее Марго.

— Ничего. Валяюсь с «Мадам Бовари».

— Ну, это уже извращение, — хохотала Марго. — Я хоть, по крайней мере, валяюсь с «Идиотом».

Раз в неделю, получив газету с телевизионной программой, Нина отмечала в ней любимые передачи, которых, правда, было немного, но все же иногда, особенно зимой, ей нравилось устроиться перед «ящиком» с Васей на коленях или, еще лучше, посмотреть по видео хороший фильм на английском языке, принесенный на кафедру кем-нибудь из коллег.

Засыпая, она всегда думала о чем-нибудь приятном: вспоминала лондонские парки, зеленые газоны, всадников в элегантных костюмах или последнюю поездку в Венецию, гондолы, дворцы, отражающиеся в зеленой воде Большого канала — и никогда не позволяла себе поддаваться унынию. Словом, у нее все было хорошо.

Третий роман, вернее, не роман, а какая-то совершенно нелепая история, приключившаяся по ее собственной глупости, начался годом позже, когда Нина после маленькой вечеринки, устроенной на кафедре в честь европейского Рождества, возвращалась домой.

Накануне, как всегда, немного поспорили: одни говорили, что не годится отмечать католическое рождество в православной стране, другие, что не надо отделяться от цивилизованного мира и что, в конце концов, Рождество празднуется в стране изучаемого языка и преподавателям не грех его отметить. Вскоре на стенах кафедры появились бумажные гирлянды, на столе у Ирмы Петровны, заведующей кафедрой, — крошечная елка, украшенная мишурой, а в графине на подоконнике — даже веточка остролиста, привезенная Джоном Эштоном, англичанином, работавшим у них по обмену.

Все собрались к двум часам. На столах, аккуратно застеленных бумажными салфетками, стояли тарелки с бутербродами и пирожными и несколько бутылок шампанского. Ирма Петровна, взяв в руки пластиковый стаканчик, произнесла краткий спич по-английски, в котором поздравила коллег с Рождеством и выразила надежду, что предстоящая сессия пройдет, как всегда, успешно, а знание иностранных языков будет и впредь способствовать укреплению связей между народами. Выпили шампанского, поздравили Джона, который, принимая поздравления, все время пытался что-то сказать по-русски, и у него это никак не получалось, и, когда за окном стало совсем темно, Нина заторопилась домой.

Шел снег. Нина решила, что по случаю Рождества может чем-то побаловать себя, и, зайдя в гастроном, купила авокадо, креветки, нарезанную тонкими кусочками семгу и крошечный, круглый тортик, украшенный тертым кокосом и тропическими фруктами. К тому же дома ее ждала бутылка французского вина, купленная еще накануне, и кем-то подаренная коробка английского чая.

Нина вошла в подъезд, стряхнула с себя снег, достала из сумочки ключи, вспомнила, что уже несколько дней не заглядывала в почтовый ящик и что от отца к Новому году вполне могло быть письмо. Она вытащила целый ворох рекламных изданий и газет и принялась внимательно разбирать их, чтобы не пропустить конверт или открытку, как вдруг с площадки первого этажа до нее донесся то ли вздох, то ли стон. Она прислушалась, но в подъезде было тихо. «Показалось», — подумала она и, не обнаружив письма, выбросила всю кипу в картонную коробку. Поднялась на площадку, повернула налево, к своей двери, вставила ключ в замочную скважину, и тут ей снова послышался какой-то посторонний звук. Она резко повернула голову: около лифта никого не было, но часть площадки, расположенная под первым пролетом лестницы, была ей не видна. Она снова прислушалась: было тихо, но ей показалось, что она различает слабый запах винного перегара. «Там кто-то есть», — подумала она и быстро вставила ключ в замочную скважину.

Когда дверь в квартиру была открыта, ей было уже не так страшно, и она решилась заглянуть под лестницу.

Несколько лет назад кто-то из жильцов построил там что-то вроде кладовки для хранения старых автомобильных покрышек, канистр из-под бензина и прочего автомобильного хлама, который жена не разрешала держать в квартире. Год или два назад жилец переехал, и оставшуюся бесхозной кладовку разломали, но не до конца: уцелела часть дощатой перегородки, отделявшей закуток под лестницей от отрытой части площадки. В этом-то закутке, почти в темноте, и сидел, подложив под себя большие листы картона и распространяя запах винного перегара, немолодой мужчина. Увидев его, Нина не испугалась только чуть-чуть вздрогнула, встретившись с ним взглядом, и сразу же отошла, разумеется, не сказав ни слова. «Какое мне дело, пусть себе сидит, где хочет», — подумала она и вернулась в квартиру, где, задрав хвост и недоумевая, куда исчезла хозяйка, мыкался Вася.

Дома было тепло и приятно пахло елкой, мандаринами и ароматическими свечами. Свет за окнами был совершенно синим, и Нина не стала включать торшер, а зажгла елочную гирлянду, переоделась и отправилась в кухню, чтобы что-нибудь приготовить Васе и себе.

Когда лангет поджарился, Нина положила его на тарелку, добавила немного брусники, которую любила в качестве гарнира, и несколько кусочков авокадо; на другую выложила семгу и креветки с майонезом и, поставив все это на поднос вместе с бокалом вина, понесла в комнату.

Васю она всегда кормила первым и на этот раз, решив, что он тоже имеет право на свою долю праздника, угостила его семгой. Когда Вася был сыт, можно было подумать и о себе: Нина, уютно устроившись в кресле и налив себе полный бокал вина, нацепила на вилку маленький кусочек авокадо. И в ту же минуту вспомнила о бомже. «Он, наверное, голодный», — подумала она и положила авокадо на тарелку, так и не попробовав. Настроение было испорчено. «Какого черта его сюда принесло!» — подумала она и включила телевизор, чтобы отвлечься.

Показывали Нью-Йорк, огромную елку, улыбающегося Санта-Клауса в красном колпачке, с кудрявой белой бородой и розовыми щеками и куда-то спешащих веселых людей. «Надо дать ему поесть, — подумала Нина. — Ведь сегодня Рождество».

Она снова отправилась в кухню и, открыв холодильник, задумалась. «Что же мне ему дать? Я поджарила последний кусок мяса, и, кроме семги и креветок, у меня ничего нет. Кормить бомжа семгой? Не слишком ли? С другой стороны, угощаю же я семгой своего кота, и ничего. А бомж — все-таки человек…» И Нина сделала несколько бутербродов с семгой, намазав каждый кусок хлеба толстым слоем сливочного масла.