Он повесил трубку. Сорвин не был самым опытным офицером участка, но, скорее всего, этот пожар не грозил никакими серьезными проблемами. И по крайней мере на этом этапе тревожить старшего инспектора Сайма не имело смысла.

Да. Пока с этим вполне мог справиться Сорвин.

И Таннер вернулся к своей речи.

– А с Томом все в порядке. Это очаровательный ребенок. Отлично успевает в школе и любит спорт. Часами может сидеть перед телевизором и смотреть футбольные матчи.

– А как тетя Элеонора? – спросила Елена.

– В последнее время не слишком хорошо. В конце лета перенесла воспаление легких. Естественно, в больницу ехать отказалась. И доктор Уилсон пытался ее убедить, и Тристан, конечно же, но она была непоколебима. Ты же знаешь Элеонору.

Айзенменгер, не знавший ее, слабо улыбнулся и кивнул. Елена упомянула эту почтенную даму таким тоном, словно та была уже одной из трех парок, а не человеческим существом.

– Но сейчас ей уже лучше. И Тристан говорит, что она всех нас переживет.

– Ей ведь уже за восемьдесят?

– В апреле будет восемьдесят два. Кое-что стала забывать, но в остальном… крепка как кремень.

Все заулыбались и закивали, даже Айзенменгер.

– А лесом вы занимаетесь? – спросил он, чтобы заполнить паузу.

– Здесь всегда масса дел. Вести хозяйство в поместье совсем не просто. – Тереза отпила из своей чашки. – А что?

– Просто по дороге сюда мы видели пожар. И мне даже показалось, что я слышал взрыв.

Тереза нахмурилась.

– Взрыв? Это вряд ли. Вероятно, там сжигали отходы или еще что-нибудь. Но я сомневаюсь, что это был взрыв.

Айзенменгер пожал плечами.

– Может быть, я и ошибся. – Хотя он был уверен в собственной правоте.

– А я ничего не слышала, – промолвила Елена.

– Ты спала, – улыбнулся Айзенменгер.

Все снова умолкли, и казалось, что наступило время тишины, лишь иногда нарушаемой треском дров в камине, однако это было вопреки правилам, и Тереза поспешила возобновить разговор:

– Тристан приедет к семи. Ужин будет в половине девятого. Фазан. На прошлой неделе производили отстрел, так что теперь их у нас целая гора.

– Вы до сих пор устраиваете охоты?

– Не чаще четырех раз в год. Дохода они почти не приносят, но Малькольму нравится их организовывать. Он говорит, что они приносят пользу, помогают ведению хозяйства или что-то в этом роде. Сама я в этом не участвую, зато Тристану это дает возможность играть роль владельца замка, и ему это очень нравится.

– Вы до сих пор открываете дом и свои владения для посетителей?

– Это необходимо. Это единственный способ оплачивать расходы. Впрочем, мы делаем это только по воскресеньям, да и то лишь с Пасхи по сентябрь. На самом деле ужасно, когда повсюду бродит этот плебс, который сбрасывает мусор в античные вазы. Но что поделаешь?

И вправду, что?

Когда зазвонил телефон, инспектор Сорвин проглядывал счета. У него был своеобразный подход к этим обязанностям: он никогда не вникал в подробности, стремясь лишь получить общее представление, и реагировал только на те документы, которые требовали немедленного внимания. Именно такой попался ему в этот момент на глаза, он поднял голову и закричал: «Фетр!», и как раз в этот момент раздался звонок. Сорвин снял трубку. Первые фразы, которые он услышал, не смогли развеять его скуку, однако потом дежурный офицер добавил:

– Похоже, там труп, сэр.

Движения Сорвина тут же изменились: он выпрямился, вскинул подбородок и устремил взгляд на открытую дверь, в проеме которой появилась констебль Фетр. Он скользнул взглядом по ее маленькой округлой фигурке.

– Где именно находится эта машина?

– К северу от деревни, рядом с частной дорогой, которая ведет к поместью, приблизительно в ста метрах от В4194.

– Один труп?

– Кажется, да, сэр.

– Какие-нибудь документы?

– Похоже, все сгорело…

– Хорошо.

Он опустил трубку и уставился на Фетр.

– Поехали, Фетр. Сядешь за руль.

Ванна впечатляла своей роскошью: она была отделана белой, позолоченной по краям эмалью и снабжена резными медными кранами, устаревшими уже в эпоху англо-бурской войны.[2]Она располагалась в центре ванной комнаты, словно осознавала свою значимость. Раковина по сравнению с ней выглядела робкой служанкой, а унитаз и биде – сжавшимися в углу рабами. И то, что они были сделаны из тех же материалов, лишь подчеркивало их подчиненное положение. А занимавшее всю дальнюю стену зеркало служило лишь для того, чтобы отражать великолепие ванны.

Голова Елены едва выступала над краем ванны, а томно поднимавшиеся вверх завитки пара были настолько густыми, что Айзенменгер, сидевший в спальне, едва мог различить ее профиль.

– Скажи-ка, пиджака хватит или к обеду надо являться во фраке и цилиндре?

До него донесся всплеск, гулко отраженный стенами и напомнивший Айзенменгеру детство. Сквозь теплый туман он увидел отливавшие медью волосы Елены, когда она запрокинула голову.

– В моей системе ценностей сарказм не является формой остроумия, – глядя в потолок, промолвила она.

– Я серьезно. Не могу же я ударить лицом в грязь и явиться в джинсах, если на обеде будет присутствовать посол Соединенных Штатов или какой-нибудь представитель королевского семейства.

Она искренне рассмеялась, и он ощутил невероятно сильный прилив радости, ибо давно уже потерял надежду вновь увидеть ее счастливой.

– Это будет обычный домашний обед, – ответила она. – Можешь даже галстук не надевать. Даже джинсы надень, если хочешь, – при условии, что они чистые, конечно.

– Значит, никаких рабоче-крестьянских шуточек. Ремесленникам за столом места не будет.

Последнее заявление заставило ее сесть с громким всплеском, повернуться и уставиться на него своими огромными глазами, сиявшими на мокром лоснящемся лице.

– Скажите, доктор Айзенменгер, а у вас стружка с плеч не падает?

– Случается, – улыбнулся он, – но, как правило, я вполне успешно с этим справляюсь.

Она тоже ответила ему улыбкой и вернулась к своему прежнему положению, подняв при этом еще большее количество брызг. Он бесшумно вошел в ванную комнату и остановился у нее за спиной, глядя на ее макушку и плечи. Большая часть ее тела была скрыта пеной, его контуры лишь смутно проступали, когда Елена шевелилась.