– Вы законченный извращенец, доктор Айзенменгер, – крикнула она, не догадываясь о том, что он стоит рядом. – Почему ты не хочешь понять, что Хикманы такие же люди, как ты и я? И титулов у них не больше, чем у нас.

Он выждал пару секунд, а потом нагнулся и прошептал ей на ухо:

– Я хочу вылизать тебя с ног до головы.

Она подскочила от неожиданности, и вода забурлила вокруг ее талии и бедер. Айзенменгеру не был виден заживающий шрам на ее груди и второй – под мышкой, зато он видел, как она красива, и чувствовал, как хочет заняться с ней любовью.

– Извращенец! – прошипела она, поворачиваясь.

Он рассмеялся и выпрямился.

– Это надо понимать как отказ? – Он двинулся к двери. – Уверен, что когда я ближе познакомлюсь с Терезой и Тристаном, я стану воспринимать их как всякого другого человека, но попробуй взглянуть на них моими глазами. Они живут в замке, устраивают охоты, открывают дом для публичных посещений, повсюду расставлены доспехи – как, интересно, я должен ко всему этому относиться?

– Поверь мне, они ничем не отличаются от любой другой семьи, – провожая его взглядом, ответила она.

Сорвин молчал почти до тех пор, пока они не подъехали к месту назначения, и лишь там осведомился:

– Скажите мне, констебль, как вы можете объяснить счет за черные чулки?

Фетр в этот момент пыталась найти поворот, который должен был вывести их на дорогу к усадьбе Вестерхэм. Левой рукой она теребила обогреватель, который отказывался работать, а в груди у нее саднило, что являлось предвестником простуды.

– Дело Снайдера, сэр, – пробормотала она.

– И что?

– Я была проституткой.

Сорвин вспомнил. Фетр к тому времени проработала в участке чуть больше полутора месяцев, и это было ее первое задание под прикрытием. Ему не хотелось отправлять ее на это дело, но единственной альтернативе было сильно за сорок, да и выглядела она не ахти как.

– Ну и что?

– К концу операции мои колготки превратились в лохмотья.

Об этом он мог бы и сам догадаться. Наконец Фетр нашла поворот, плюнула на обогреватель, отказывавшийся сотрудничать, и прибавила скорость, безуспешно пытаясь забыть о простуде, которая напоминала ей о себе при каждом выдохе.

– Попытка не пытка, но на этот раз мимо кассы, – ответил Сорвин.

– А вы знаете, сколько стоят колготки, сэр?

Сорвин не имел ни малейшего представления. Он полагал, что лучше этого не знать, так же как цену на яйца, цель Божественного творения и смысл благодарности.

– Три недели назад тот пьяница – как его звали? – которого мы посадили за кражу со взломом, вывалил свой кебаб на мой лучший костюм в полоску. Помните? И мне тоже никто ничего не возместил. Суперинтендант выразился весьма недвусмысленно.

В действительности суперинтендант Таннер прибег к очень сильным выражениям, когда получил прошение Сорвина.

На самом деле Фетр не питала особых надежд получить что-либо, хотя и заявила:

– Я все же думаю, что это несправедливо, сэр. По-моему, мне должны заплатить за колготки, а вам возместить расходы на химчистку.

Они переспали лишь раз, когда их взаимная симпатия, возникшая сразу после ее появления в участке Ньюфорд, была на пике. Сначала они пили кофе, потом торопливо закусывали бутербродами, одновременно изучая дело о незаконной продаже мяса со скотобойни, и, наконец, трижды обедали вместе, постепенно преодолевая ее скромность и осторожность и разделявшие их ступеньки служебной лестницы.

Инспекторам не рекомендовалось вступать в связь со своими подчиненными; на кратковременные романы начальство еще смотрело сквозь пальцы, но длительные отношения были неприемлемы. Они никому ничего не сказали, и Сорвин не хотел задумываться о будущем, продолжая наслаждаться настоящим.

Дорога была узкой, но прямой, и они уже видели свет прожектора и мелькание фонариков в нескольких сотнях метров от себя. С обеих сторон дорогу окружал густой лес.

– Ты работаешь в полиции, Салли, – усталым голосом произнес Сорвин. – А это значит – закон и порядок, правосудие и контроль. И никакой справедливости.

Это заявление не доставило удовольствия Фетр, но все, что она думала по этому поводу, осталось невысказанным, ибо в этот момент они достигли источника света и припарковались за темно-красной пожарной машиной. Не успел Сорвин выйти из машины, как к нему подошел констебль.

– Огонь потушен, сэр, и пожарные говорят, что можно приблизиться.

Холт выглядел полуживым от холода, а Фетр уже ощущала, как сквозь подошвы ботинок в нее начинает просачиваться промозглая сырость. Они свернули направо по тропинке, убегавшей в лес, которая когда-то была покрыта дегтебетоном, и метров через пятьдесят наткнулись на пожарный тендер с отходившими от него рукавами. Дальше стояла машина «скорой помощи» с распахнутыми дверцами. Врачи, стоя между машинами, разговаривали с пожарными, а полицейские взирали на дымившийся обугленный каркас автомобиля – символ разрушения.

Один из пожарных что-то записывал на планшете, но, увидев Сорвина, тут же убрал ручку в карман, а планшет запихал себе под мышку. Они часто встречались на разных пожарах.

– Один пострадавший. Ждем врача, но вряд ли он станет оспаривать тот факт, что бедняга мертв, – цинично заметил он.

– А кто сообщил о происшествии? – спросил Сорвин.

Пожарный пожал плечами, давая понять, что это не его проблемы.

– Мотоциклист, который проезжал мимо, – донесся сзади дрожащий от холода голос Холта. – По фамилии Киллип. Орам сейчас берет у него показания в машине.

– Пойди взгляни на него, – распорядился Сорвин, обращаясь к Фетр. – И что стало причиной? – поворачиваясь к пожарным, осведомился он.

– Как всегда. Пакет из-под чипсов на переднем сиденье.

Классическая картина возгорания: промасленный пакет мгновенно вспыхнул и горел достаточно долго, чтобы поджечь обивку сидения. Сорвин крякнул.

– Разве что обычно рядом не оказывается никаких педерастов.

Цинизм этого высказывания покоробил даже пожарного.

– Как насчет патологоанатома? – с надеждой осведомился Сорвин, но пожарный лишь рассмеялся и покачал головой.

– Безнадежно. А если вы мне не верите, можете пойти посмотреть и составить собственное мнение.

Сорвин вздохнул. Ему совершенно не хотелось заглядывать внутрь устройства, которое притворялось машиной, но он понимал, что проявит халатность, если не осмотрит находящееся внутри тело, как бы отвратительно оно ни выглядело. Он усвоил это правило еще в самом начале своей карьеры и был уверен в том, что именно оно помогло ему раскрыть множество дел. Поэтому он решительно двинулся вперед, прекрасно понимая, что становится объектом повышенного внимания окружающих.