Окружающие нас мужчины хмыкнули.

– Это другой вопрос, господа! – предупредительно поднял руку Галустьян, сразу поняв, что хотели сказать остальные. – И уважаемой Юлии это объяснять не надо. Она, наверное, может привести больше примеров криминального вывоза, чем мы все, вместе взятые. Но я сейчас говорю о нашем законодательстве.

Маленький старичок захихикал.

– Господа! Господа! Я просто даю фактуру уважаемой Юлии. Как журналистке, специализирующейся по криминалу.

– Большое спасибо, – сказала я. – А что насчет произведений искусства моложе ста лет?

– Вывезти можно, но потратите много нервов, времени и денег.

– Значит, следует обращаться к профессионалам, которые на этом собаку съели, – улыбнулась я. – К нам, например.

– Вы абсолютно правы, уважаемая Юлия. Приглашаю вас как-нибудь ко мне заглянуть. В смысле в галерею.

– Что вы обычно у себя выставляете?

– Все, – сказал Галустьян.

– То есть?

– Если вы что-нибудь нарисуете на досуге, можете принести.

– И почем у вас выставление для общего обозрения художников от слова «худо»?

– У меня одна ставка для всех, – серьезно сказал Галустьян. – Тридцать тысяч долларов за две недели. Каталог отдельно, реклама отдельно, рецензии, фуршеты, приглашения – журналистов, специалистов, кого угодно. Все, что пожелает клиент.

– То есть выставиться у вас может кто угодно с чем угодно?

Галустьян кивнул.

– Вы только не думайте, что я выставляю только одних бездарей, хотя и такие есть. Бизнес. Но двоим художникам я дал путевку в жизнь. Оба сейчас живут в Германии. В советские времена не член Союза художников не мог устроить персональную выставку. Теперь эта возможность у людей есть.

– Не у всех есть тридцать тысяч долларов. Или лучше пятьдесят, если учитывать все расходы?

– Стимул работать, – пожал плечами бородач.

– И мальчики на самом деле работали! – воскликнул старичок. – Копили деньги, занимались мелким бизнесом и продолжали писать картины. Молодцы!

Я подумала, что мне нужно будет как-нибудь наведаться в галерею к Галустьяну, расспросить его подробно, вообще поближе с ним познакомиться – мало ли какие консультации потребуются для работы. Ведь наверняка он сможет посоветовать какого-то специалиста, если окажется не в состоянии ответить на мой вопрос.

– Отойдите от двери, пожалуйста, – прозвучал у нас за спинами вежливый, но твердый мужской голос.

Мы все повернулись. В зал входила дама в вечернем платье и бриллиантах в сопровождении четырех телохранителей. Говорил один из них. Дама была очень холеной, вероятно, после пластической операции (а то и не одной), потому что с близкого расстояния была видна какая-то неестественность лица, да и приходилось мне раньше видеть именно такой разрез глаз после подтяжки.

– Пойдемте, Алевтина Николаевна, – вежливо обратился один из телохранителей к охраняемой особе, и компания с дамой посередине и крепкими молодыми людьми с четырех сторон проследовала на последний ряд. Может, для того, чтобы никто не выстрелил в спину?

– Вы знаете, кто это? – спросил у меня маленький старичок.

Я покачала головой.

– Чья-то жена, – хмыкнул бородач. – Но вообще-то такие обычно гоняются за живописью девятнадцатого века или даже более ранней.

– Почему бы не вложить деньги в социалистический реализм? – подал голос теперь уже предпоследний прибывший, который сразу же меня узнал и спрашивал, что привело меня на аукцион. – Через тридцать-сорок лет он еще может взлететь в цене. Я лично пришел потому, что считаю эти картины очень перспективными.

Бородач кивнул. Насколько я поняла, никто из присутствующих не собирался вывешивать советскую живопись у себя дома. Ее рассматривали исключительно как вложение денег.

– Как вы узнали об аукционе? – Я посмотрела на бородача.

– Позвонили из адвокатской конторы, которая исполняет последнюю волю усопшего. Он оставил список тех, кого могут заинтересовать экспонаты его коллекции. По электронной почте мне прислали состав лотов и даты проведения торгов. Я подал заявку в Аукционный дом в обычном порядке.

– Мне и из адвокатской конторы звонили, и сообщение прислали из Аукционного дома как постоянному клиенту, – сказал галерейщик. – Они меня регулярно оповещают. Только никаких скидок не делают.

Старичок тоже был в списке, оставленном усопшим, предпоследний прибывший сказал, что отслеживал по Интернету появление в продаже советской живописи, в которую намерен вложить деньги. Немцу об аукционе сообщил Галустьян, с которым, как я поняла, они давно знакомы и сотрудничают, а раз Вальтер Кюнцель в это время находился в России, что ж не посетить аукцион?

На сцене тем временем появились люди – рабочие и распорядитель.

– Пора рассаживаться, – сказал Галустьян. – Вы где предпочтете, Юлия? В первом ряду? В последнем?

– В последнем, – ответила я.

– А… – бородач бросил взгляд на обвешанную бриллиантами даму. Двое телохранителей сидели по бокам, один – строго перед ней, четвертый стоял за спиной.

– С другой стороны прохода.

Мы с Пашкой оказались единственными в той части последнего ряда. Телохранители бросили в нашу сторону пару пронзительных взглядов, но не приближались и ничего не говорили. Ближе к ним сидела я, хоть как-то прикрывая Пашку с камерой, которую он поставил на колено. Пока снимать было нечего. Люди, с которыми мы только что беседовали, разошлись по местам, которые занимали ранее, или выбрали себе новые. Все сидели по отдельности, благо что место позволяло.

Несколько человек, которые ко мне не подходили, оглянулись назад, чтобы посмотреть, где я устроилась. Один спросил, будем ли мы что-то снимать. Я ответила отрицательно.

– Если кого-нибудь убьют, то будут, – хмыкнул предпоследний прибывший.

Других граждан наше с Пашкой появление не заинтересовало вообще. Мать с дочерью, правда, бросили в нашу (то есть скорее мою) сторону еще пару гневных взглядов, потом отвернулись.

Потом появилась американка. Я услышала у входа в зал английскую речь с американским акцентом. Молодая девушка что-то пыталась объяснить дежурившим у входа сотрудникам Аукционного дома. В конце концов ее пропустили. Присутствующие ее совершенно не интересовали. Она целенаправленно пошла в первый ряд и уселась на свободное место.

Наконец на сцене появился распорядитель, или руководитель, или просто представитель Аукционного дома.

* * *

Из вступительной речи я не почерпнула ничего нового – кроме фамилии, имени и отчества усопшего, картины которого были выставлены на торги. Записала их в блокнот, хотя думаю, что проблем с их выяснением у меня не возникло бы. Но все равно нужно будет поинтересоваться этим товарищем. Или господином.