болезненная худоба бросалась в глаза, я была похожа на анорексичку. Мой гардероб составляли вещи преимущественно черного цвета, изредка разбавленные темно-синими или темно-серыми, из светлых тонов была только одна рубашка, которую я надевала к чёрной юбке карандаш в особо торжественных случаях в университете. Одежда висела на мне, а о том, чтобы купить новую, я ни разу не подумала. Сильнее всего похудели руки, я давно уже носила одежду только с длинными рукавами, закрывающую мои хрупкие запястья, но костлявые пальцы не спрячешь. Осознанное эмоциональное отчуждение сработало, я отключила все эмоции, и уже давно не чувствовала вообще ничего. Можно ли жить без сердца? Нет. А вот существовать – вполне себе. Моя жизнь превратилась в биологическую функцию, в удовлетворение моих биологических потребностей. Какая-то часть меня умерла в тот день, на пляже, вместе с моим последним криком. В тот вечер я долго не могла уснуть. Я прокручивала весь наш разговор снова и снова. Размышляя над услышанным, я вдруг захотела чем-то увлечься, сильно, с головой, как я умею это делать. Чтобы интерес к какому-то делу разжёг огонь, и я опять начала гореть. Я встала с кровати и прошла на кухню. Плеснула себе в стакан джина Gordon’s, кинула льда, взяла сигарету и вышла на балкон.

«Добренький, ну вот опять с тобой говорю. Я дура, да? Димка, мой Димка. Тяжело без тебя. Не могу больше. Только не ругайся, ладно? Нет сил жить без тебя. Сладкий, помню, как ты меня учил – будь сильной, не плачь, не позволяй себе долго валяться в нокауте. Вот и Шерхан говорит, что надо жить. А как? Ну вот как? Скажи мне! Сказал, не ждать тебя больше. Нет тебя. Вот как ты мог? Уйти без меня, как ты мог? Мы же крылья, Димка. Друг без друга летать не можем. Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь. Вставай и иди. Тяжко без тебя, медведь. Даже голову поднять не могу. Ну, хорошо, давай договоримся. Я постараюсь. Вот прям с утра я проснусь, начну вставать и идти. Буду думать, как мне жить дальше. Я буду делать вид, что тебя нет. Но мы то знаем, что ты просто ушел подальше и спрятался получше. А я перезагружу мозг и разрешу себе жить. Я постараюсь, честно. Но если у меня не выйдет – извини. Обещай, что не будешь ругаться».

Моя утрата никуда не делась, я по-прежнему каждой клеточкой чувствовала, что Доброго нет рядом, и теперь стало ясно, что никогда не будет. Не будет больше медвежьих объятий и поцелуев до «звёзд из глаз». Больше я не услышу шёпот на ухо «малюсенькая моя». Я думала, что всё изменилось – я студентка, живу во Владивостоке, вроде как изменились условия, образ жизни, но на самом деле ничего не изменилось, я просто закрылась на триста замков и продолжила жить с Димой в моей голове. Причины моего закрытия на триста замков не исчезли. Я по-прежнему инвалид с половиной тела.

Моё затянувшееся осознанное лишение эмоций вытолкнуло меня на обочину в ряды наблюдателей. И я вдруг захотела жить. Сколько прошло времени? Год, два, три? Я потеряла счёт этим одиноким дням, мне казалось, что это длиться бесконечно.

* * *

– Ты прав.

– Что? – он непонимающе смотрел на меня. Я только что села в его машину возле моего дома, он собирался меня накормить.

– Мне нужна помощь – я сломаюсь.

– Ну, отлично. Я за тебя рад, – сказал Шерхан холодно, глядя мне в глаза.

Я демонстративно закатила глаза, и стала подбирать нужные слова.

– Ты мне нужен. Я без тебя не справлюсь, – я посмотрела на него. Лёгкая полуулыбка тронула его лицо, его жёлтые глаза засветились, тонкий слой льда между нами потрескался и начал обсыпаться.

– Психотерапия?

– Не-а, не надо. Не помогает.

– Что я могу сделать?

– Научи меня. Научи жить без него. Помоги мне, – я выдохнула, – помоги мне начать жить.

Он сжал мою ладонь.

– Поехали хавать, – он подмигнул мне, а я стукнула его в плечо, сопровождаю это возгласом, протестующим против применения жаргонных словечек.

После этого разговора что-то изменилось в наших отношениях. Нет, у меня по-прежнему бегали мурашки по коже, когда он смотрел на меня. Но я больше не закрывалась от него на триста замков, и позволила ему просто быть в моей жизни. Для начала, мне нужен был друг.

****

– Подожди, сейчас, у меня кое-что есть, – я вставляла в магнитолу другую кассету. Андрей начал ворчать, что я отстегнула ремень безопасности, а я, не обращая на это внимание, перематывала кассету до нужного места.

– О, вот, вот она! Слушай! – я подалась вперед и подняла руки.

Зазвучали первые аккорды, и из колонок полился голос:

«Когда смотрю я на тебя

Ты так красива и чиста….»

Шерхан нахмурился и посмотрел на меня его фирменным взглядом – «какая фигня».

Тут начался припев и вместе с исполнителем я начала петь:

«…Любимая моя

Нет жизни без тебя

И нет ее с тобой

Забрала мой покой

Мой аппетит и сон

Наверно я влюблен

В тебя и навсегда

Любимая Моя»

Toyota Celica…»

Марку машины я просто прокричала дурным голосом. И Шерхан рассмеялся, а я продолжила:

«О, как прекрасно быть в тебе.

Лететь как ветер по Заре,

По Шаморе, по Снеговой

Мы не расстанемся с тобой…»

С каждым названием мест и улиц Владивостока, брови Андрея всё больше поднимались, улыбка становилась шире, и последний припев мы, смеясь, прокричали вместе.

– Ну, вот где ты нашла песню про мою машину и Владивосток? – смеясь, спросил он.

– Услышала, как ребята на курсе обсуждают, – я поставила лицо солнцу и довольно прищурила глаза, – Решила, что тебе жизненно необходимо её услышать. Это «ИВАН ПАНФИLOVE».

Какое-то время мы молчали.

– Ты ещё играешь? – спросил он.

– Нет.

– А почему? Ведь у тебя неплохо получалось.

– Не знаю. Просто руки как мёртвые птицы – не хотят летать, – я отвернулась к окну.

5

В понедельник я зашла в аудиторию и впервые прошла мимо моего обычного последнего ряда лекционки. У нас должен был быть английский первой парой, и я села рядом с однокурсницей, вроде бы, Дашей, чем немало её удивила. Это была улыбчивая брюнетка всегда на позитиве, а я второй год была угрюма, неразговорчива и ни с кем не общалась.

– Привет, – сказала я.

– Салют, ты… кто? – она пыталась вспомнить моё имя.

– Рина, – и я подмигнула ей.

Она кивнула и улыбнулась.

Я начала разбирать кирпичик за кирпичиком возведённую мной