Начитавшись книжек, я была уверена, что счастье без лошадей невозможно, а поскольку мама тоже всегда их любила, родители, несмотря на весьма скромное учительское жалованье, купили мне лошадку. Ее назвали Ветерок, пару недель она прожила в гараже, а потом вломилась на кухню, видимо решив, что как член семьи заслуживает лучшей участи. В конце концов к нам приехали из городского совета и заявили, что ни кухня, ни гараж, ни какая другая часть нашего жилого комплекса не предназначена для содержания лошадей и что Ветерка придется отдать.

Забредя в отдел со зверушками в супермаркете, мы с мамой увидели паукообразную обезьянку по имени Джетро — и влюбились. На мой двенадцатый день рождения Джетро прибыл к нам домой — слава богу, на трехдневный испытательный срок. Мы быстро убедились, что наши жилищные условия ему не слишком подходят. И хотя ни Ветерок, ни Джетро не смогли жить в нашем домике на Валенсия-драйв, я получила ценный урок: даже самая необычная и смелая мечта может исполниться.

Если мама обычно помогала конкретными советами, например, как брать ноты и жестикулировать, а также заражала своей бьющей через край энергией, целеустремленностью и трудолюбием, то отец давал мне уроки жизни, и многие из них были связаны с лошадьми. Мы все-таки хотели завести животных и переехали в Черчвилль, Нью-Йорк. На пяти акрах земли у нас поселились три лошади и три собаки. Мои мечты стали явью, но отец сразу дал понять, что мечты мечтами, но есть и обязанности. «Лошади не могут сами себя накормить», — говорил он. И по утрам перед школой в страшную холодину я отправлялась разламывать лед в десятигаллонных бадьях для воды, затем наполняла их водой в подвале и волочила обратно по ступенькам к конюшне. Я таскала стофунтовые мешки с зерном из машины в кладовую и чистила стойла. Это был тяжелый, грязный и утомительный труд, но ради лошадей я готова была на все. Я понимала: если хочешь получить, то, что любишь, надо работать. Наблюдая за девочками, бравшими у матери уроки пения, я осознала — красота бывает врожденной, но гораздо чаще это результат постоянных усилий, поэтому я чистила своих лошадок скребницей, расчесывала им гривы и мыла копыта. Я не ждала похвалы, тяжелая работа воспринималась как нечто естественное.

Как-то мы отправились на природу, и мама, наверное родившаяся сразу в чулках и на шпильках, запихнула в семнадцатифутовую моторку, которую мы везли на прицепе, пылесос и двуспальный матрас. В лодке мы все должны были держать матрас, чтобы он не свалился за борт, а потом, добравшись до острова, ждать, пока мама выищет единственную на весь кемпинг розетку, воткнет удлинитель и пропылесосит землю в том месте, где мы собирались разбить палатку. После этой истории отец простился с идеей спать на открытом воздухе.

Я помню, как мама занималась с учениками целый день, а вечером приглашала все свое семейство на гигантский ужин. Мы часами пекли, варили, резали и жарили, накрывали на стол, затем убирали тарелки, мыли посуду и ставили ее в шкаф, а потом отскребали до блеска кухню, и, когда я плелась в кровать еле живая от усталости, моя тетушка печально качала головой, глядя на мать. «Рене у тебя лентяйкой растет», — вздыхала она.

Женщины в моей семье нередко употребляли слово «ленивый», не вполне понимая его значение. Вот вам пример. Моя прабабушка молоденькой девушкой, спасаясь от домогательств немецкого солдата, в одиночку перебралась в Америку из Праги. В большинстве семей одинокая девушка, приехавшая в чужую страну, не знающая языка, считалась бы образцом отваги и мужества — в моей это называлось просто работать засучив рукава. Та прабабка из Праги родила дочь, которая играла на пианино и обладала прекрасным голосом. Друзья прозвали ее «Девушкой с Запада», есть такая опера у Пуччини. Бабушка сама хотела стать учительницей музыки и уговорила дочь выбрать эту профессию. Мама, в свою очередь, хотела стать певицей или кинозвездой. У нас в семье все переплелось настолько тесно, что порой сложно сказать, кто чьи мечты реализовал.

Если отношение к работе и музыкальный талант передаются генетически, то я обязана ими обоим родителям. Такую неутомимую компанию, как родственники по папиной линии, еще поискать. Нужен дом? Построим! Понятия не имеем о фундаменте, водопроводе и электричестве? Разберемся! Казалось, каждый из них способен починить мотор, перестелить крышу, заставить работать холодильник. Дед был шахтером в Пенсильвании, а дядя Лайл пять лет отслужил в Новой Гвинее, питаясь змеями и насекомыми. Раскрыв рот, слушала я истории о том, как он спасал медсестер от кровожадных туземцев и обеспечивал безопасность разведчиков, руководствуясь дедушкиными уроками, полученными на холмах Пенсильвании. Но даже в этой гиперактивной семейке мой отец стоял особняком. Еще мальчиком он научился играть на трубе и благодаря любви к музыке и усердным занятиям стал первым Флемингом, поступившим в колледж. Вместе с тремя знакомыми он умудрился на свое крошечное учительское жалованье приобрести небольшой самолет «Пай-пер Каб», и в детстве я всерьез полагала, что по воскресеньям все малыши совершают послеобеденные полеты.

Когда вокруг настолько трудолюбивые люди, поневоле почувствуешь себя лентяйкой. Я начала участвовать со своими лошадьми в выставках и скачках, но особого успеха не снискала — потому что я совершенно не умею соревноваться. Единственный человек, с которым мне хочется соперничать, — это я сама. Я могу ставить перед собой самые смелые задачи, но состязаться с другими просто не в состоянии. Эти выставки чуть не сломали меня. Страх меня парализует. Глаза стекленеют, я впадаю в оцепенение, деревенею, того и гляди пущу корни и покроюсь листочками. Большинство живых существ, чувствуя приближение опасности, готовятся к борьбе либо к бегству — я же, образно выражаясь, падаю в обморок. В девятом классе я записалась на выставку штата; прежде в таких крупных мероприятиях мне участвовать не доводилось. Увидев толпу улыбающихся, уверенных в себе девочек с хвостиками, я прислонилась к дверце стойла, безмолвная, неподвижная, напуганная до тошноты. Отец, заметив, что я не спешу запрыгнуть на лошадь, решил, что я витаю в облаках. Панику он принял за равнодушие и банальную лень.

«Я не собираюсь тратить весь день и кучу денег на то, чтобы ты стояла тут столбом, — сказал он довольно резко. — По крайней мере, хоть попытайся».

Чудно, конечно, что впервые я столкнулась с боязнью публичного выступления не на сцене, а в пыльном загоне, в окружении лошадей и людей в ковбойских сапогах. Но папа правильно сделал, что рявкнул тогда на меня и заставил побороть страх. Я спряталась за брикетами сена, меня вырвало от нервов, потом я аккуратно заправила рубашку в джинсы, села на лошадь и поехала. Пусть мои старания не увенчались ошеломляющим успехом, я старалась как могла, ведь именно этого ожидал от меня отец. Он всегда отличался несгибаемым упорством, и я вслед за ним мечтала преодолеть свои слабости. Мне повезло, что рядом оказался человек, который не носился с моими страхами, а всегда призывал двигаться вперед.

Отец не желал нянчиться не только со мной: церковные хоры, которыми он руководил, тоже должны были соответствовать высочайшим стандартам. Он выбирал для них очень трудную музыку, вроде «Чичестерских псалмов» Леонарда Бернстайна или длинной и сложной баховской кантаты «Христос лежал в оковах смерти». А когда они жаловались, просто отвечал: «Мы сделаем это. Мы ее выучим. Это будет нелегко, но вы справитесь». Если же они отказывались и предлагали выбрать другое произведение, он спокойно заявлял: раз дела обстоят таким образом, им придется поискать нового хормейстера. Он ждал, что остальные так же, как и он, приложат все силы для достижения цели. Ни на кого — ни на своих учеников, ни на детей — он не смотрел снисходительно: «Ну, ты для этого дела не годишься». И именно благодаря его завышенным ожиданиям мы все добивались побед.