— Что-то не так? — спрашивает он.

Родители перестали меня трогать, когда я начала ползать. Учителя сажали работать отдельно, чтобы я не причинила вреда другим детям. У меня никогда не было друзей. Я не знаю тепла материнских объятий, нежности отцовского поцелуя. Я не сумасшедшая.

— Нет, ничего.

Еще пять секунд.

— Можно мне сесть рядом?

Это было бы здорово.

— Нет. — Я снова смотрю в стену.

На щеках у него на секунду проступают желваки. Он проводит рукой по волосам. Я впервые спохватываюсь, что он без футболки. В камере так темно, что я вижу только контуры его фигуры, можно сказать, один силуэт: у луны лишь маленькое окошко, чтобы скупо осветить часть пола. Но мне видно, как с каждым движением у него напрягаются мышцы рук. Меня жжет неведомое пламя. Огненные языки лижут кожу, под ложечкой нестерпимый жар. Каждый дюйм его тела наполнен силой, каждый изгиб чуть светится в темноте. За семнадцать лет я не видела ничего подобного. За семнадцать лет я никогда не говорила с ровесником. Потому что я чудовище.

Плотно закрываю глаза — так, что веки будто срослись.

Скрипнула его кровать — пружины застонали, когда он сел. Разлепив глаза и глядя в пол, спрашиваю:

— Тебе, наверное, холодно?

— Нет, — шумно вздыхает он. — Вообще-то я горю.

Вскакиваю на ноги — одеяла падают на пол.

— Ты заболел? — Вглядываюсь в его лицо, ища признаки лихорадки и не осмеливаясь приблизиться ни на дюйм. — Голова кружится? Суставы ломит? — Я стараюсь вспомнить собственные симптомы. Тогда я слегла на неделю. Сил хватало только подползти к двери и по-собачьи, ртом съесть еду с подноса. Не знаю, как я выжила.

— Как тебя зовут?

Спрашивает уже в третий раз.

— Ты, наверное, заболел.

Больше я не могу заставить себя ничего сказать.

— Я не болен, просто жарко. Обычно я не сплю в одежде.

Под ложечкой стало щекотно и горячо. Меня буквально скрутило от необъяснимого унижения. Я не знаю, куда глаза девать.

Глубокий вздох.

— Вчера я вел себя как дерьмо. Я обошелся с тобой хуже некуда и хочу извиниться. Я был не прав.

Набираюсь смелости и встречаюсь с Адамом взглядом.

Его глаза очень красивого кобальтового оттенка — синие, как зрелый синяк, ясные, глубокие и решительные. Подбородок волевой, четко очерченный, лицо сосредоточенное, внимательное. Он думал о вчерашнем всю ночь.

— Ладно, проехали.

— Почему ты все-таки не говоришь своего имени? — Он подается вперед, и я замираю.

Но быстро начинаю оттаивать.

Я таю.

— Джульетта, — шепчу я. — Меня зовут Джульетта.

Его губы, смягчившись, складываются в улыбку, от которой у меня по спине пробегает томительная судорога. Он повторяет мое имя, словно самый звук его забавляет. Радует. И нравится.

За семнадцать лет никто не произносил моего имени так, как он.

Я не знаю, когда это началось.

Я не знаю, почему это началось.

Я не знаю ничего ни о чем, кроме крика.

Моя мать закричала, поняв, что не может больше трогать меня. Отец закричал, увидев, что я сделала с матерью. Родители кричали, запирая меня в комнате, что я должна быть благодарна. За их еду. За человеческое обращение с существом, которое не может быть их ребенком. За деревянную ярдовую линейку, применяемую ими для того, чтобы отмерять расстояние от меня.

Я погубила их жизнь, сказали они мне.

Я украла их счастье. Убила надежду матери иметь еще детей.

Разве я не вижу, что сделала, говорили они мне. Разве не вижу, что все испортила?

Я всячески пыталась исправить то, что испортила. Каждый день старалась быть такой, как они хотели. Все время пыталась стать лучше, но не знала как.

Я только знала, что ученые ошибаются.

Земля плоская.

Я это точно знаю, потому что меня столкнули с края, и семнадцать лет я держусь из последних сил. Все семнадцать лет я пытаюсь забраться обратно, но почти невозможно преодолеть силу тяжести, когда никто не желает тебе помочь. Протянуть руку.

Когда никто не хочет рисковать, коснувшись тебя.

Сегодня идет снег.

Бетон ледяной и жестче, чем обычно, но я предпочитаю морозилку удушающей влажности летних дней. Лето — мультиварка, в которой все в мире закипает, а оно знай повышает температуру по одному градусу. Лето обещает миллион счастливых прилагательных, а затем вливает смрад нечистот в твои ноздри. Ненавижу жару и липкий, потный ад. Ненавижу вялую, равнодушную скуку солнца, слишком занятого собой, чтобы заметить бессчетные часы, которые мы проводим в его присутствии. Солнце — надменное существо: устав от нас, оно покидает мир.

Луна — верный товарищ.

Она никогда не уходит. Она всегда здесь, смотрит, знает наши светлые и темные стороны и вечно меняется, совсем как мы. Каждый день она новая. Иногда слабая и тусклая, иногда сильная и яркая. Луна понимает, что означает быть человеком.

Неуверенным. Одиноким. Полным несовершенств.

Я так долго смотрела в окно, что забыла себя. Я вытягиваю руку поймать снежинку, но пустой кулак смыкается в ледяном воздухе.

Хочу просунуть кулак, прикрепленный к моему запястью, через окно.

Чтобы что-то почувствовать.

Чтобы ощутить себя человеком.

— Который час?

Долю секунды мои веки трепещут. Голос Адама вернул меня в мир, который я стараюсь забыть.

— Не знаю.

Я понятия не имею, который сейчас час. Я не знаю, какой сегодня день недели, какой месяц и даже какое время года должно сейчас быть.

У нас уже нет смены сезонов.

Животные умирают, птицы не летают, зерна не достать, цветов не осталось. Погода будто сошла с ума. Иногда в зимние дни жара под девяносто два градуса. Иногда без всяких причин идет снег. Мы уже не можем вырастить достаточно зерновых, животным не хватает еды, мы не можем накормить людей нормальной пищей. Человечество вымирало с угрожающей скоростью, прежде чем к власти пришли сторонники Оздоровления, уверяя, что знают выход. Оголодавшие животные готовы были питаться чем угодно, а голодные люди готовы были есть отравленных животных. Мы убивали себя в попытке выжить. Погода, растения, животные и спасение человека нераздельно связаны. Естественные составляющие природы между собой не воюют, это вредило бы экосистеме. Нашей атмосфере. Нашим животным. Нашим собратьям-людям.

Оздоровленцы обещали все исправить. Но если жизнь при новом режиме немного улучшилась, куда больше людей умерло от пистолетной пули, чем от пустого желудка. И ситуация накаляется.